На другой стороне, когда - это приостановленная коллекция моментов, определяемых человеческой временной шкалой, проходящей по ту сторону Завесы. Я заглядываю в него и с тяжестью отмечаю, что вернулся в то время, когда демон Кассиэль спорит с ангелом, отцом Люси.

Кассиэль сидит, сгорбившись, на земле на задней площадке за крошечной квартирой Люси в Нью-Йорке, его кожа бледна в лунном свете, глаза черные, а огромные пернатые крылья черны как оникс. Ее отец одет в плащ и шляпу. Его бело-голубой свет ослепляет мои проклятые глаза. Вместо этого я фокусируюсь на Кассиэле, согбенном и несчастном, мучимом своей непреходящей любовью к человеку, которая длится сотни ее жизней.

Кассиэль рычит на ангела. "Тогда скажи своему богу, что я жду отпущения грехов". Он поднимается и вскидывает руки и крылья к небу. "Ну что? Вот он я. Я готов."

Я знаю, что произойдет, но дыхание все равно перехватывает.

Ничего.

Еще нет.

Кассиэль страдает уже тысячелетие, но этого еще недостаточно. Я усмехаюсь. Я тоже много страдал, но у меня нет ангела, к которому я мог бы обратиться, как сейчас обращается Кассиэль, его черные глаза полны надежды.

"Скажи мне, что делать, священник", - умоляет он. "Чем это закончится?"

"Твоей смертью, конечно".

И вдруг небесное создание оказывается передо мной, по ту сторону Завесы. Я чувствую всю силу его власти - доброжелательной, но сильной. Сильнее, чем все, что я чувствовал от себе подобных. Его глаза пронзают меня насквозь, как будто вскрывая каждую клеточку и сухожилие, как демоническое, так и человеческое.

"И ты тоже, Амброзиус".

Я роюсь в окне спальни моей квартиры в Челси и превращаюсь в свое человеческое "я". Я плюхаюсь на живот на свою огромную кровать, чтобы усталость от Перехода прошла.

"Это не то, что, черт возьми, произошло", - бормочу я в подушку.

Вот в чем проблема с ангелами и их способностью быть когда угодно - в играх и трюках разума. Я уже умер, и это не было концом. Это было начало нового существования, в котором я не нуждался в человеческой любви или привязанности.

Астарот обещал.

Я перевернулся на спину и уставился в потолок. "Я начинаю подозревать, что демоны не всегда говорят правду".

Ночь проходит медленно, и на следующее утро я застаю Коула в гостиной на рассвете. Он уже установил мольберт и холст и использует один из моих столетних торцевых столов как место, где разложены краски, палитра и кисти. Но поскольку он Коул, он предусмотрительно накрыл его небольшим брезентом. И ковер тоже. На нем только джинсы и майка. Босиком, волосы нечесаные, очки сползают на нос, когда он смешивает краски.

Если бы я поцеловал его, эти очки слетели бы с носа от силы нашей страсти.

Эта мысль прокралась в мое сознание, как трещина света. Я не целовался с человеком со времен Арманда. Я начинаю забывать, каково это.

"Ты рано встал", - говорю я. "Занятая пчела получает червяка и все такое".

"Эта поговорка не так звучит, но да. Я хочу получить как можно больше". Он ищет во мне признаки боли. "Ты в порядке?"

"Лучше не бывает. Надеюсь, ты хорошо спал? Завтрак? Кофе? Я могу позвонить Джерому".

"Нет. И на этой ноте..." Он откладывает кисть. "Нам нужно установить еще несколько основных правил, если я собираюсь остаться здесь".

Я закатываю глаза и плюхаюсь на диван, свесив одну ногу. "Ну вот, опять".

"Ты должен перестать покупать мне вещи. Мне все равно, что ты богаче короля. Ты должен позволить мне как-то участвовать".

Я машу рукой. "Хорошо."

"Во-вторых, ни при каких обстоятельствах тебе не разрешается смотреть на портрет, пока он не будет закончен".

"Ты намерен держать меня в вечном напряжении? Жестоко, Коул Мэтисон".

"Просто я так работаю. Ты не сможешь смотреть на него, пока я не скажу, что он закончен. Обещай мне."

"Мне поклясться мизинцем?"

"Я серьезно, Амбри."

"Я тоже".

Я поднимаюсь с дивана и иду к Коулу. Он принял душ, используя ароматическое мыло, которое я купил для него. Его волосы мягкие и блестящие, локон падает на лоб, как будто его осмеяли. Я предлагаю ему свой мизинец и говорю себе, что это только потому, что я грубиян, а не потому, что мне нужно его потрогать.

"Клянусь, я не буду подглядывать за твоим шедевром, пока он не будет закончен".

Он колеблется, затем соединяет свой мизинец с моим. "Спасибо."

"Непреложная клятва. Мизинцы заговорили".

Долгое мгновение мы остаемся соединенными, а затем он отстраняется и принимается за краски. Я отхожу к дивану.

"Многие портреты восемнадцатого века имеют монохромный фон", - говорит Коул. "Я могу сделать это, или добавить драпировку, мебель, все, что ты захочешь. Или, если ты не против, мы можем подобрать твой портрет к портретам твоих матери и отца". Он медленно достает свой телефон. "Не знаю, видел ли ты их, но я нашел портреты лорда Тимоти и леди Кэтрин в галерее в Гевере".

Я замираю, затем рассматриваю свои ногти. "Конечно, я их видел".

"Никто не поверит, что наш портрет современен, но я могу подобрать стиль, если хочешь".

Я пожимаю плечами. "Ты - художник".

"Хорошо". Он откладывает телефон, кашляет. "Я готов идти, если ты готов".

Момент настал. Потребовалось более двухсот пятидесяти лет, но я получу свой портрет. Сегодня закончится мое вычеркивание из истории моей семьи.

"Спасибо, Коул."

"Я еще не начал".

Наши глаза встречаются, и он кивает.

"Не за что, Амбри". Еще один кашель. "Как-то странно это говорить. Ты все для меня изменил. Я должен благодарить тебя".

"Я ничего не сделал", - говорю я. "Если бы у тебя не было таланта, легион муз не смог бы сделать твое имя".

"Моя муза", - говорит он, как бы пробуя это слово. Он улыбается про себя. "Звучит примерно так".