– Ты хочешь положить жалованье этому парню? – спросил Эйб.

– Нет, он будет работать бесплатно! – Глаза Маккензи сверкнули. – Честно говоря, пап, он так мотается по городу, помогая с магазином, что у него зад отваливается. Давно уже пора было положить ему жалованье.

Трое мужчин смиренно переглянулись. Наконец Реджи сказал:

– О'кей. Узнай, какое жалованье он ожидает, но сведи его к минимуму. Мне не нужны все эти дополнительные выплаты каждую неделю. И мы установили правило для наших семейных совещаний, разве не так, папа? Только семья. Он не может присутствовать на этих совещаниях.

Эйб кивнул.

– Как можно допустить, чтобы посторонний человек знал, сколько денег мы выручаем?

Маккензи покачала головой. Его непреклонный тон говорил, что она не в состоянии переубедить его.

– Так будет лучше, Мак, – сказал Макс. – Ему ни к чему знать каждую деталь. Это семейный бизнес, и мы хотим таким его и сохранить.

– А если я в один прекрасный день выйду за него замуж? – взорвалась Маккензи.

– Тогда мы перейдем мост, когда дойдет до этого, – пообещал Макс.

Она покидала совещание, чувствуя себя опустошенной и измотанной.

– Они ничего не понимают в моде, – жаловалась она Элистеру. Маккензи не стала рассказывать ему о своей попытке официально ввести его в состав компании. – Все, что я говорю, подвергается сомнению. Но у них есть деньги, и я должна иметь с ними дело. Во всяком случае, какое-то время.

Она достаточно разбиралась в бизнесе, чтобы понять, что их бухгалтер, двоюродный брат Эйба, который всегда вел его дела, не обладает достаточной квалификацией, чтобы заниматься таким предприятием, каким стал «Голд!» Реджи согласился с ней и предложил своего старого школьного друга Эда Шрайбера. Когда сбыт резко увеличился, начались разговоры о втором магазине, и они решили устроить в Бронксе мастерскую на двадцать швей. Эд Шрайбер был приглашен на совещание, и Маккензи едва заметила его, она была целиком захвачена новыми идеями для следующей коллекции и увлеченно делала наброски в своем альбоме.

Для себя у нее не было и минуты свободной, но между занятиями дизайном и контролем за приемками она искала новую квартиру, как декорацию к своей новой, успешной жизни. Большую квартиру на Мэдисон-авеню, которую она случайно нашла, можно было бы назвать пентхаузом,[27] или «подходом к пентхаузу», как она колко заметила своей семье.

– Есть смысл, – сказала она им, – включить арендную плату в деловые расходы. – Лучше я буду заниматься дизайном там, чем снимать для этого студию. Это позволит нам снизить налог.

Отец и братья смотрели на нее широко раскрытыми глазами. Им и в голову не приходило, что Маккензи когда-нибудь может потребоваться студия.

– И они согласились! – говорила она позже Элистеру с триумфальным сиянием в глазах. – Я больше и шага не сделаю снова в эту жуткую квартиру в Виллидж. А новая квартира такая огромная! Говорю тебе, Элистер, это, черт побери, пентхауз!

Она потащила его туда, захватив целую сумку доритос[28] и самую большую банку икры, какую только могла найти в отделе деликатесов «Блумингдейла». Квартира располагалась на двух верхних этажах небольшого престижного дома с швейцаром и очень респектабельными жильцами.

– Я здесь буду казаться странной личностью, – говорила Маккензи, устраивая пикник в центре большой, пустой гостиной. Элистер прошел по гулким огромным комнатам, заглянул в ванную и на кухню. Когда он вернулся, она протянула ему чипс.

– Ты единственный человек в мире, – заявил он, – который ест белужью икру с чипсами!

– Ну и что! Я чувствую себя такой богатой, что могу есть все, что только захочу. – Она засмеялась. – Когда кончатся чипсы, буду пользоваться собственными пальцами!

Элистер опустился рядом с ней, и она стала кормить его из своих рук.

– Мои никогда не уважали меня, – говорила она, – но по тому, как они обращаются со мной, я вижу, что они считают меня гусыней, которая откладывает золотые яйца моды. – Глядя на икру, она вдруг нахмурилась: – Это мне даже не нравится, но я намерена отыскать в ней вкус. И во всем остальном, что стоит дорого.

– Ты переросла меня, Мак, – сказал Элистер, – ты достигнешь большего, чем я мог и мечтать…

– Ты должен быть счастлив за меня, потому что ты верил в меня, – сказала она, сунув руку ему между ног и играя там, чтобы возбудить его.

Его глаза сделались нежными и томными, когда он наблюдал за ней. Маккензи захихикала, расстегнула молнию на его брюках и высвободила его член. Элистеру многого и не требовалось – он уже был готов. Он задрал на Маккензи свитер и начал сосать ее груди. В шутку она сначала намазала немного икры на его член, а потом медленно слизала ее с него. Он взял немного икры на кончик пальца и намазал на ее соски, потом, наклонив голову, тоже слизал ее. Она в восторге заверещала.

– О Господи, это действительно здорово! Готовая принять его, она сняла с себя одежду.

– Мой сладкий Элистер! – пробормотала она, зажмурив глаза, когда он вошел в нее, и стала медленно двигать бедрами навстречу ему, словно они танцевали. Она запустила пальцы в его тонкие белокурые волосы, а он не спеша усиливал ее возбуждение. Он никогда не делал ошибок, всегда был таким нежным. Когда Маккензи почувствовала, что ее наслаждение приближается к пику, она стала долго и судорожно вздыхать, и он воспринял это как сигнал, что и ему можно кончить. Он тогда задвигался так быстро, что она достигла еще одного оргазма, а затем они кончили одновременно. В спазмах содрогалось все его тело, он громко стонал, и она тоже разделяла его наслаждение. Это было самое прекрасное чувство в мире – знать, что она способна дать мужчине такое наслаждение. Прошло несколько минут, их дыхание вошло в норму. Им снова стали слышны звуки с улицы.

– Я хочу купить самую красивую мебель, Элистер, – пробормотала она, – итальянскую, стильную. «Блумингдейл» открыт допоздна – ты не сходишь со мной?

Они проходили через ее бутик. Было пять часов дня, и покупатели разглядывали вещи на вешалках.

– Я хочу поговорить с тобой кое о чем, – негромко сказал Элистер. – Я работаю для «Голд!», или как?

– Но ты ведь все время здесь, разве не так? – Маккензи пощекотала ему подбородок. – А кем бы ты хотел быть? Генеральным менеджером?

Он нахмурился:

– Может быть, ты бы поговорила предварительно со своей семьей, прежде чем раздавать должности?

Маккензи привела в порядок стопку ярких свитеров, сложив их в акриловый куб.

– А как ты думаешь, за что я сражалась с ними всю неделю?

Он побледнел, и она увидела, насколько это было для него важно.

– Значит, они не хотят меня? – Он пытался говорить бесстрастно.

– Ох, беби! – Она сделала большие глаза. – Я должна воевать за каждый пустяк, значит, и за тебя! И мы хотим тебя, Элистер!

Она импульсивно обняла его, и стоявшая рядом покупательница хихикнула.

– О'кей, но я хочу настоящий контракт, Мак, – предупредил Элистер, – и приличное жалованье.

– Да? Вот так неожиданно хороший контракт? Мне не нравится, что ты относишься к этому так серьезно. Для меня это еще похоже на игру в магазин. В чем дело? Тебе нужны деньги? – Она нагнулась над прилавком, нажала на клавишу кассового аппарата, вытащила из него пачку двадцатидолларовых банкнот и протянула ему. – Слушай, тебе достаточно только попросить меня, дорогой. Господи, я знаю, что ты так работаешь ради меня, что у тебя задница отваливается.

Он взглянул на деньги, которые она совала ему, затем на покупательниц вокруг.

– Мак, – сказал Элистер, – так не делают…

– О, не будь таким упрямым! – Она засунула деньги в карман его блейзера.

Маккензи отпустила продавщиц и сама заперла магазин. Элистер выровнял стеллажи и погасил свет. Когда они очутились в темноте и им оставалось только включить сигнализацию, он привлек ее к себе.