Она швырнула трубку и разразилась злыми слезами от своей беспомощности. Она почувствовала себя брошенной абсолютно всеми. Прижав к себе Джордана, она плакала, не в состоянии остановиться. Зазвонил телефон, и она подняла трубку, глотая слезы. Звонил Эд:

– Я просил звонить мне, если вдруг понадоблюсь, а ты сказала, что я тебе больше не нужен!

– Ты нужен мне! – завыла Маккензи. – О Эдди, если бы ты знал, что я пережила сегодня! Тут один аннулировал мою кредитную карточку «Америкэн Экспресс», и у меня долг в этом отеле в несколько тысяч! Я у разбитого корыта – ни работы, ни компании. Братья выгнали меня.

– Я держу в руках завтрашний номер «Нью-Йорк таймс», – сказал он. – Ты что, и вправду отдала все доходы швеям?

Она расхохоталась и рассказала ему подробно, как она провела этот день.

– Бэби, я либералка, но я не дура! – закончила она. – Каждая швея получила всего-навсего двести долларов. Мне это доставило удовлетворение, вот и все. Чтобы меня не мучили угрызения совести. Если бы ты видел, в каких условиях они работают, если бы видел, во что превратилась я, пробыв там всего один час… У меня не осталось ни пенни, Эдди! Пришлось вызвать полицию, чтобы они доставили меня сюда. Телефон у меня не умолкает, Джордан оставался весь день один, звонило человек двадцать, которым нужно ответить…

– Хочешь, я приеду? Завтра мы могли бы устроить пресс-конференцию, после того, как я заплачу твои долги.

– О Эдди, пожалуйста!

– Ты согласна стать миссис Эд Шрайбер?

– Я согласна стать миссис Голдой Мейр, если ты выручишь меня отсюда! Ненавижу Калифорнию! Ненавижу солнце! Хочу домой!

– Только после медового месяца в Беверли-Хиллз, Мак! И я хочу, чтобы на нашей свадьбе пел кантор, хорошо?

– Просто прекрасно! Я закажу рубленую печенку у «Нейт энд Элз» в Беверли-Хиллз. Пора мне вспомнить о своих корнях.

– А наша новая фирма? Как мы ее назовем?

– Как насчет «Шматта Моудз»?

– Думаешь, нам удастся вдвоем создать ее?

– Эдди, если бы ты пришел сюда и заключил меня в свои объятья, я смогла бы сделать все что угодно! Сегодня я узнала, как велика польза от моего титула, когда попадаешь в беду в восточном районе Лос-Анджелеса.

– Ты не читала там газеты? – спросил он. – Ты слышала о Корал Стэнтон?

– Нет, а что?

– Она погибла при пожаре в своей квартире.

– О Господи, о Эдди… – ее охватила дрожь, и она оперлась рукой о диван. – Это ужасно! И нужно же было мне приехать и побить Майю в тот последний раз, когда я видела Корал! Что же мне теперь делать?

– Так вот, Эдди прилетел ближайшим рейсом. Два дня спустя мы поженились! Знаешь, что такое «хуппа», Колин? Это еврейский балдахин, и тебя венчают под ним! Чудно, правда? Наверное, первая еврейская невеста была какой-нибудь принцессой и боялась, что дождь испортит ей прическу… Как бы то ни было, в бассейне «Беверли-Хиллз Отель» установили такой балдахин! Этот поющий кантор с гитарой шел впереди нас по проходу – видел бы ты лица моих родителей!

– А твои братья были на свадьбе? – спросил Колин.

– Ты что, шутишь? – воскликнула Маккензи. – Я только что подала на них в суд, требуя возмещения мне двадцати пяти миллионов долларов…

Она замолчала, отхлебнув большой глоток минеральной воды. Она сидела на кровати во второй гостевой комнате. В Провансе был полдень. Маккензи говорила, не умолкая, уже два с половиной часа.

– Дэвид был моим шафером, – продолжала она. – Мне так хотелось, чтобы и Майя была на свадьбе, но она все еще не оправилась от шока. Дэвид говорил, что ее терзает чувство вины. Тело не нашли, понимаешь, Колин? Хоронить некого, некому носить цветы, и полиция заставила Майю опознавать какие-то обгорелые куски, которые они нашли в квартире. Мурашки бегут по спине от всего этого! Меня все больше и больше мучили угрызения совести из-за Майи. Я все говорила Эдди: «Мне только надо встретиться с ней. Мы должны помириться…» Как только я стала просто миссис Эд Шрайбер, у меня изменилось отношение почти ко всему! Когда я узнала, что она приедет сюда повидать тебя, я решила одним выстрелом убить двух зайцев. У нас чудесный медовый месяц и…

Громким зевком Маккензи прервала свою речь. Колин никогда не видел, чтобы так широко зевали. Она снова заговорила и, к его изумлению, вдруг уснула, не закончив предложения. Колин накрыл ее одеялом, осторожно сняв с нее сапоги из тонкой кожи. Он заглянул в комнату Майи и увидел, что та спокойно спит, а ее прекрасные волосы рассыпались по подушке с кружевами.

– Ну и история! – сказал он и тихонько засмеялся. Теперь он придумал конец своему роману – в настоящей жизни все всегда заканчивается лучше, чем в любой книге, радостно подумал он. И ему еще предстояло покруче закрутить этот конец. Сегодня вечером это и произойдет, раз уж раскрыт его секрет…

Он работал всю вторую половину дня, делая заметки, чтобы не упустить мысли, роившиеся в голове, он заполнял пробелы в той истории, которую поведала Маккензи. В шесть часов он осторожно снял телефонную трубку и набрал номер.

– Они здесь, – тихо сказал он в трубку. – Не только Майя, но и бывшая леди Маккензи. Я не ожидал, что у меня сразу будет столько гостей, но это неважно… Когда они проснутся, я приготовлю им легкий ужин. Пока они будут есть, я позвоню один раз и повешу трубку. Это будет сигналом, чтобы ты шла сюда. Я просто не могу дождаться этого момента!

В семь тридцать он услышал, что открылась дверь, зажурчала вода из крана, кто-то ходил. Майя нашла его первая – он ставил на стол миски с салатом, сырыми овощами, соусами, свежими фруктами, вино, хлеб и большой кофейник.

Майя наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб, лицо ее сияло и дышало спокойствием.

– Здесь так красиво, – сказала она. – Мне стало лучше с тех пор, как я приехала. – Она села в кресло с яркой обивкой из цветного ситца, оглядела комнату. – Невероятно, но я так скучаю по ней, Колин. Как будто ее смерть выпустила наружу всю мою любовь, с которой я никогда не знала, что делать. Теперь я так четко вспоминаю нас обеих – как мы ссорились. Ведь говорят же, что от любви до ненависти один шаг. Об этом я тоже думаю…

– А как у вас с Дэвидом? – спросил Колин и налил ей кофе. – Случится ли это наконец? А Филипп Ру – с ним действительно все кончено?

Она спокойно улыбнулась, глядя ему в глаза.

– Я была как завороженная. Теперь, когда я лучше узнала себя, мне предстоит от многого в себе избавиться. Я ненавидела свою мать… Мне столько нужно исправить. И я знаю теперь, что Филипп должен остаться с Жозефиной. Они созданы друг для друга. Кроме того, она просто не отпустит его. Она превратит в ад жизнь любой женщины, которая полюбит Филиппа… поэтому я в какой-то степени благодарна ей! Я все расскажу тебе – это настоящая мелодрама!

– «Ад – это другие люди», – процитировал Колин. – Это сказал Сартр.

– Они действительно усложняют жизнь. Все было бы иначе, если бы не умерла мама. Если бы я тогда имела хоть один шанс поговорить с ней по душам. Я не перестаю вспоминать последнюю сцену, которая произошла у нас с ней. Когда она попросила, чтобы я дала ей какую-нибудь работу на церемонии награждения – помнишь?

– Как я могу забыть? – сказал Колин вполголоса.

– Может быть, она покончила с собой из-за этого? – спросила Майя, повернув к нему лицо с выражением страдания. – Я не могу избавиться от чувства, что это именно так. И я никогда в жизни не прощу себе этого…

– Не казни себя так жестоко. Вспомни, в каком жутком состоянии она была, но тебе предстоит узнать очень много о своей матери, пока ты будешь здесь. Я обещаю, что тебе не придется упрекать себя ни в чем.

– Конечно, я хочу знать все, но я все равно не прощу себя. Мне так хотелось бы, чтобы в тот вечер я вела себя как взрослая и сказала: «Хорошо, мама, я дам тебе работу. Любую, которая тебе нравится!» Это было единственным, что я могла сделать для нее!

На ее ресницах дрожали слезы. Колин наклонился и потрепал ее по руке.

– Она была не самая добрая мать…