Дубельт. Вот, ваше сиятельство, бездельники в списках распространяют пушкинское стихотворение по поводу брюлловского распятия. Помните, вы изволили приказать поставить к картине караул?.. К сожалению, в отрывках. (Читает.)
Но у подножия теперь креста честного,
Как будто у крыльца правителя градского,
Мы зрим — поставлено на место жен святых —
В ружье и кивере два грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие — казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?..
Здесь пропуск.
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род адамов искупила,
И чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не ведено сюда простой народ?
Бенкендорф. Как это озаглавлено?
Дубельт. «Мирская власть».
Николай I. Этот человек способен на все, исключая добра. Ни благоговения к божеству, ни любви к отечеству. Ах, Жуковский! Все заступается… И как поворачивается у него язык!.. Семью жалко, жену жалко, хорошая женщина… Продолжай, Леонтий Васильевич.
Дубельт. Кроме сего, у студента Андрея Ситникова при обыске найдено краткое стихотворение в копии, также подписано: «А. Пушкин».
Бенкендорф. Прочитайте, пожалуйста.
Дубельт. Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, неудобное.
Николай I (перелистывая книгу.) Прочитай.
Дубельт (читает).
В России нет закона.
А — столб, а на столбе — корона.
Николай I. Это он?
Дубельт. В копии подписано: «А. Пушкин».
Бенкендорф. Отменно любопытно то, что кто бы ни писал подобные гнусности, а ведь припишут господину Пушкину. Уж такова персона.
Николай I. Ты прав. (Дубельту.) Расследуйте.
Бенкендорф. Есть что-нибудь срочное?
Дубельт. Как же, ваше сиятельство: не позднее послезавтрашнего дня я ожидаю в столице дуэль.
Бенкендорф. Между кем и кем?
Дубельт. Между двора его величества камер-юнкером Александром Сергеевичем Пушкиным и поручиком кавалергардского полка бароном Егором Осиповичем Геккереном-Дантес. Имею копию черновика оскорбительного письма Пушкина к барону Геккерену-отцу.
Николай I. Прочитай письмо.
Дубельт (читает)…Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену в углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного сына… И когда, больной позорною болезнью, он оставался дома, вы говорили… пропуск… не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания… пропуск… ваш сын осмеливался разговаривать с ней, так как он подлец и шалопай. Имею честь быть…
Николай I. Он дурно кончит. Я говорю тебе, Александр Христофорович, он дурно кончит. Теперь я это вижу.
Бенкендорф. Он бретер, ваше величество.
Николай I. Верно ли, что Геккерен нашептывал Пушкиной?
Дубельт (глянув на бумагу). Верно, ваше величество. Вчера на балу у Воронцовой.
Николай I. Посланник!.. Прости, Александр Христофорович, что такую обузу тебе навязал. Истинное мучение.
Бенкендорф. Таков мой долг, ваше величество.
Николай I. Позорной жизни человек. Ничем и никогда не смоет перед потомками с себя сих пятен. Но время отомстит ему за эти стихи, за то, что талант обратил не на прославление, а на поругание национальной чести. И умрет он не по-христиански… Поступить с дуэлянтами по закону. (Встает.) Спокойной ночи. Не провожай меня, Леонтий Васильевич. Засиделся я, пора спать. (Уходит в сопровождении Бенкендорфа.)
Через некоторое время Бенкендорф возвращается.
Бенкендорф. Хорошее сердце у императора.
Дубельт. Золотое сердце.
Бенкендорф. Так как же быть с дуэлью?
Дубельт. Это как прикажете, ваше сиятельство.
Бенкендорф. Извольте послать на место дуэли с тем, чтобы взяли их с пистолетами и под суд. Примите во внимание, место могут изменить.
Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство.
Бенкендорф. Дантес каков стрелок?
Дубельт. Туз — десять шагов.
Бенкендорф. Императора жаль.
Дубельт. Еще бы!
Бенкендорф (вставая). Примите меры, Леонтий Васильевич, чтобы люди не ошиблись, а то поедут не туда…
Дубельт. Слушаю, ваше сиятельство.
Бенкендорф. Покойной ночи, Леонтий Васильевич. (Выходит.)
Дубельт (один). Буря мглою небо кроет… вихри снежные крутя… Не туда!.. Тебе хорошо говорить… Буря мглою небо кроет… Не туда… (Звонит.)
Ротмистра Ракеева ко мне.
Действие третье
Квартира Геккерена. Ковры, картины, коллекция оружия. Геккерен сидит и слушает музыкальную шкатулку. Входит Дантес.
Дантес. Добрый день, отец.
Геккерен. А, мой дорогой мальчик, здравствуй. Ну иди сюда, садись. Я давно тебя не видел и соскучился. Отчего у тебя недовольное лицо? Откройся мне. Своим молчанием ты причиняешь мне боль.
Дантес. J’étais très fatigué ces-jours-ci.[53] У меня сплин. Вот уже третий день метель. Мне представляется, что ежели бы я прожил здесь сто лет, я бы все равно не привык к такому климату. Летит снег, и все белое.
Геккерен. Ты хандришь. А это дурно!
Дантес. Снег, снег, снег… Что за тоска. Так и кажется, что на улицах появятся волки.
Геккерен. А я привык за эти четырнадцать лет. Ii n’y a pas d’autre endroit au monde, qui me donne comme Petersbourg, le sentiment d’être à la maison.[54] Когда мне становится скучно, я запираюсь от людей, я любуюсь, и скука убегает. Послушай, какая прелесть! Я сегодня купил.
Дантес. Не понимаю твоего пристрастия к этому хламу.
Геккерен. О, нет, это не хлам. Я люблю вещи, как женщина — тряпки. Да что с тобой?
Дантес. Мне скучно, отец.
Геккерен. Зачем ты это сделал, Жорж? Как хорошо, как тихо мы жили вдвоем!
Дантес. Смешно говорить об этом. Ты-то знаешь, что я не мог не жениться на Екатерине.
Геккерен. Вот я и говорю: твои страсти убьют меня. Зачем ты разрушил наш очаг? Лишь только в доме появилась женщина, я стал беспокоен, у меня такое чувство, как будто меня выгнали из моего угла. Я потерял тебя, в дом вошла беременность, шум, улица. Я ненавижу женщин.
