Но нам сегодня, после продвижения НАТО на восток и объявления планов господства США над Евразией, уже вполне ясно, что эта критика строилась на манипулятивной системе "двойных стандартов". Она требовала устранить конфронтационность чужого мышления, оставляя за собой право возродить ее в полном объеме, как только представится возможность. Сегодня, когда силы Континента оказались ослабленными и распыленными, такая возможность представилась.

Ясно и то, что консолидация Континента не может носить чисто внешнеполитический характер. Ведь и американский либерализм пришел в Евразию не как внешнеполитическая доктрина, предназначенная обеспечить "разрядку". Такое видение осталось в прошлом, как характеристика периода "разрядки". Со второй половины 80-х годов либерализм у нас заявляет о себе как тотальная системообразующая доктрина, требующая не просто перемен во внешних отношениях с Западом, но тотальной перестройки нас самих по американскому образцу.

Попытки такой перестройки оказались поистине плачевными: едва ли не все постсоветское пространство лежит в развалинах. Исключения, пожалуй, составляют две страны — Белоруссия и Узбекистан. Именно эти республики отвергли либеральную концепцию социально-экономического строительства, основанного на уходе государства, безудержной приватизации и открытости внешнему миру. Результат: только их экономики уцелели после разгрома, только в их пространстве не имеет место деиндустриализация и скольжение в "третий" и "четвертый мир". В масштабе бывшего "второго мира" аналогичное исключение составляет Китай — на тех же самых основаниях. Это недвусмысленная дифференциация стран Континента на "либерализированную" и "нелиберализированную" части — при том, что именно первая находится в состоянии предельной расстроенности и деградации, а вторая сохраняет жизнеспособность — свидетельствует о дилемме: либо Евразия выработает для себя свою континентальную модель развития альтернативную американизму, либо ее ждут тотальный развал и деморализация.

Не случайно именно Белоруссия сегодня оказалась живым объектом дестабилизирующих технологий. Узбекистан не подвергается пока что аналогичному давлению, потому что его мощь гегемонисты надеются использовать в антироссийских целях. А пророссийски, солидаристски настроенная Белоруссия сегодня не только оценивается как препятствие для продвижения НАТО к стенам Смоленска, но и как возможный альтернативный вариант компрадорским силам на президентских выборах 2000 года в России. Очень возможно, что эта дата сегодня в некоторых враждебных Континенту мозговых "лабораториях" и "трестах" определена как срок, к которому надо осуществить демонтаж нынешнего режима в Белоруссии.

Наряду с задачами внутренней консолидации, связанными с выстраиванием особой континентальной идентичности перед лицом агрессии Моря, необходим и убедительный проект совместного постиндустриального будущего. Если импортированные либеральные практики дали несомненный эффект тотальной деиндустриализации, то альтернативная континентальная идея должна содержать достижительную установку действительной постиндустриализации.

Мы уже говорили о том, что в своем нынешнем "либеральном" варианте концепция постиндустриализма с одной стороны оказалась фальшивой, ибо никакой реальной альтернативы экономически разрушительному индустриализму либерализм не дал, а с другой — чревата откатом от продуктивной экономики к новому господству ростовщичества. Сегодня формационная перспектива Запада оказалась поколебленной в самом главном: ведущие страны-гегемоны, вместо того чтобы указывать человечеству путь вперед, оказались инициаторами неожиданной и обескураживающей инволюции — возврату от капитализма "веберовского" типа к старой спекулятивно-ростовщической модели.

Следовательно, перед Континентом стоит грандиозная задача: не только защитить свое индустриально-просвещенческое наследие и свое право на развитие от расистско-редукционистских "рекомендаций" мирового либерализма, отводящего Континенту роль поставщика сырья и обслуги для "золотого миллиарда", но и преградить дорогу разрушительным инволюционным тенденциям, идущим от "штабной" финансовой экономики. Континенту предстоит свою освободительную борьбу с агрессией Моря превратить в социальную революцию или новый формационный сдвиг, связанный со всемирно-историческим переходом от экономического к постэкономическому обществу.

Формационные прорывы человечества всегда совершались не в эволюционистском ключе — в духе непрерывного поступательного развития, а как ответ на вызов уже достигнутым завоеваниям цивилизации, на угрозу инволюции и варварства. Так было на заре европейского модерна, после опустошительных религиозных войн и других вызовов переходного XVI в. Так, вероятно, будет и завтра, после того как человечество соберется с силами ответить на вызовы нового варварства, сопутствующего глобальным перераспределительным практикам тех, кого "медленные" достижения продуктивной экономики уже не устраивают.

Современная тотальная дестабилизация мира связана с закатом прежней формационной перспективы и новым реваншем спекулятивно-перераспределительного начала над продуктивным. Неожиданная доминанта перераспределительства, связанная с ощущениями "пределов роста", привела сегодня к новым геополитическим переделам мира, и вместо демилитаризации, ожидаемой вслед за окончанием "холодной войны", предопределила перерастание последней в новую мировую войну Моря и Континента.

Перспективы долговременного, неконъюнктурного мира могут открыться только вместе с появлением новой формационной перспективы. Ее не могут открыть те, кого настоящее положение в целом устраивает и кто больше полагается на перераспределительные возможности, связанные с преимуществом силы, чем на творческий формационный прорыв всего человечества.

Евразийский континент однажды уже сталкивался с глобальным вызовом перераспределительства, отбросившим его назад, в темную милитаристскую архаику. Он проявился в виде натиска кочевнической империи Чингисхана, задумавшего покорить земледельческие общества Континента и превратить их в придаток своей глобальной империи. Можно сказать, что в те времена роль Океана, откуда на землепашеский Континент пришли "пираты", сыграла евразийская степь. Не случайно в течение весьма длительного времени российская геополитическая и цивилизационная доктрина оперировала дихотомией "Лес — Степь".

Континент, столкнувшись с вызовом интегрированного в единую сверхдержаву кочевничества, сам оставался разъединенным и раздробленным. Это предопределило его тяжелое положение: кочевники разгромили земледельческую цивилизацию России, отбросив Континент в целом далеко назад. На этот вызов необходимо было дать ответ, ибо перераспределительная экономика кочевников закрывала перспективы человечества, истощала его продуктивный материальный и моральный потенциал, привела к невиданному упрощению, ужесточению нравов и закату культуры в порабощенных обществах.

Когда же удалось дать эффективный ответ? Когда Русь, объединенная колониальной администрацией чингизидов, выступила как единый окрепший хартленд — сплоченное ядро земледельческой цивилизации, отстоявшей твердый продуктивный принцип от натиска пиратского перераспределительства. И тотальное столкновение указанных принципов бытия, и победа продуктивного начала как основы цивилизованности совершились именно в России. Россия, собственно, и возникла как евразийское государство в ходе борьбы продуктивного начала с глобальным кочевническим перераспределительством, возглавила эту борьбу и стала олицетворением новой победы человечества.

Это только нашим западникам казалась, что Россия всего лишь прикрыла цивилизованный Запад от натиска кочевнического Востока, одновременно попав в его заложники. На самом деле, если отдавать себе отчет в том, что конфликт продуктивного и присваивающего начал — это главный конфликт во всей истории человечества, то приходится признать, что Россия в качестве пространства, где с таким ожесточением развернулся этот глобальный конфликт и где он получил свое благополучное разрешение, явилось центром мира. Благополучная Европа, отгороженная от этой схватки, по большому цивилизационному и геополитическому счету, вела провинциально-мещанское существование и пользовалась той картиной мира, которая определилась вне ее и сложилась в значительной мере без ее ведома.