Русланова удивляла многих фольклористов – собирателей песни. Но она не просто хранила свои богатства, а дарила их людям.

Каждый раз, когда на эстрадах разных стран я слышу овации, обращенные к русской песне, я думаю о Руслановой, о ее бесценном вкладе…

Лидия Андреевна создавала, по существу, эстрадно-театральные миниатюры. Вот она уже начала песню, как вдруг у рояля непонятно для чего появился Михаил Гарка-ви. Зритель недоумевает. Русланова поет, не обращая на него никакого внимания. И лишь к середине песни как бы замечает неизвестно откуда взявшегося конферансье. Прервав пение, она бросает какую-то озорную реплику. Тот смущенно краснеет… Актерски сыграно великолепно.

И тогда из ее клокочущей души вырывается частушка:

У миленка, миленка

Чесучовый пиджачок.

Подошла поцеловаться…

Делает паузу и ласково бросает:

Убежал, мой дурачок!

Сконфуженный грузный Гаркави поспешно скрывается за кулисами.

Зал рукоплещет, требует повторить…

Каждая песня превращалась в своеобразную новеллу с четким и выпуклым сюжетом. Если правомерно понятие «театр песни», то оно прежде всего относится к творчеству Руслановой.

Она никогда не плакала на сцене. В зале всхлипывали, доставали платки. А Лидия Андреевна хоть бы раз проронила слезинку.

Эта сдержанность чувств, эмоциональная строгость – характерная черта русского народного пения.

И Русланова, не учившаяся сценическому мастерству, и высокопрофессиональный музыкант Владимир Григорьевич Захаров были, несомненно, правы – без глубокого внутреннего «наполнения» нельзя всколыхнуть зрителя, захватить его воображение.

– Девочка,- как-то сказала она мне,- ты спела «Степь», а ямщик у тебя не замерз. Пой так, чтобы у всех в зале от твоего пения мурашки побежали… Иначе – и на сцену не стоит выходить.

Леденящее ощущение гибели, замерзания в эпическом сказе «Степь да степь кругом», конечно, связано не только с физическим чувством холода. Певец преломляет в собственном сознании последние слова, драматические по своему накалу, выступая достоверным – при наличии таланта – интерпретатором гибели ямщика.

– Хорошо петь,- говорила Лидия Андреевна,- очень трудно. Изведешься, пока постигнешь душу песни, разгадаешь ее загадку…

«Второй план» в песне – это, по словам В. Белинского, не столько само содержание ее, сколько содержание содержания, то есть сложные ассоциации, вызываемые песней,- круги от брошенного в воду камня:

Проходят эшелоны,

И ты глядишь им вслед,

Рязанская мадонна,

Солдатка в двадцать лет!…

Круг ассоциаций в этой песне весьма широк: это и живые картины памяти, и образы искусства – солдатки на проводах в чухраевском «Чистом небе», его же мать в «Балладе о солдате»…

Русская песня, особенно лирическая, носит ярко выраженный исповедальный характер. Но рассказ о жизни, о горестях и печалях исходит от людей не слабых, а сильных духом, и не жалобы суть их исповеди, а желание побороть судьбу, выстоять.

Во всем артистическом облике Лидии Руслановой видна была настоящая русская женщина-крестьянка, говорившая со зрителем языком песни. Лидия Андреевна выходила на сцену в русском костюме, не стилизованном, а подлинном, оригинальном, точно таком, какой носили в родной деревне. На голове – цветастый полушалок: замужней женщине не пристало показываться на людях непокрытой. Делала низкий поклон – знак доброго расположения к пригласившим ее выступить зрителям (она имела обыкновение говорить: «Я у вас в гостях, вы для меня хозяева»).

Лидия Андреевна Русланова не любила новых песен и почти не исполняла произведений современных авторов. И в этом не узость ее художественного кругозора – просто она пела то, что пели в ее деревне. Конечно, она была выдающейся актрисой, но «театр песни» ее был, по существу, ярмарочным в подлинном и высоком смысле этого слова.

Важно еще заметить, что пела она – и до войны, и в военные годы – без микрофона.

Теперь, постигнув многие премудрости музыкальной теории, я вижу: там, где Русланова неожиданно меняла ритм, даже разрывала слова, переставляла ударения, она – казалось бы, нелогично на первый взгляд – добивалась своеобразного, ни с чем не сравнимого звучания.

Руслановский шедевр «Я на горку шла» поражает уже совсем немыслимым словесным образованием: «Уморехнулся…» Но какой непередаваемый народный колорит. привносит в песню это словечко – забыть трудно.

Русланова внесла свой вклад в победу советского народа над фашизмом в грозные годы Великой Отечественной войны. Где только она не пела! У артиллеристов, летчиков, моряков, саперов, разведчиков… И всюду была желанной гостьей.

– Боевое крещение,- рассказывала артистка,- приняла под Ельней на огневых позициях артиллеристов. Только закончила одну из песен, как над головами появились «юнкерсы» в сопровождении «мессершмиттов». Посыпались бомбы, затрещали пулеметы, задрожала земля от разрывов. Команда: «Воздух! Все в укрытие!» Смотрю, никто и ухом не ведет, слушают, как в Колонном зале. Думаю, и мне не пристало отсиживаться в траншее, да и концерт прерывать негоже. Что солдаты подумают? «Русланова «мессеров» испугалась». Как бы не так! Мне смерть в глаза смотрела еще в гражданскую ско-о-о-лько раз. А тут бомбы. Пропади они пропадом, из-за их воя и грохота песню-то не услышат солдатушки наши, думаю, вот беда. В общем, налет фашистов выдержала, программу довела до конца.

Случалось мне петь в палате и для единственного слушателя. Узнав о приезде артистов, тяжело раненный воин-разведчик попросил навестить его. Я присела у изголовья. На моих коленях лежала забинтованная голова. Юноша, часто впадая в забытье, не отрываясь смотрел на меня и слушал, как я тихонько пела ему песни – о степи, о лесе, о девушке, которая ждет возлюбленного… Так я просидела почти половину ночи. Вошел врач, распорядился отправить раненого в операционную. Я встала. Хирург понял мой вопросительный взгляд. «Безнадежно. Но попробуем…» Две санитарки заботливо уложили бойца на носилки. Раненый очнулся, повернул голову, превозмогая, видимо, страшную боль, в мою сторону, нашел силы улыбнуться. Мне показалось, он не выживет. Но как я обрадовалась, получив позже «треугольник», в котором этот мой слушатель сообщил, что победил смерть, награжден орденом Ленина и продолжает бороться с врагом.

– Песня – это как встреча с покинутым домом, с родными и близкими, с теми, кого мы любим, кому дали жизнь,- так говорили ей фронтовики.

Однажды шел концерт. Командир торопил артистов – скоро начнется бой. Через минуту-другую зрители в солдатских шинелях пойдут в атаку…

А наутро ее позвали к раненому. Молодой боец метался, стонал, шептал пересохшими губами:

– Мама!

Она погладила его по голове, откликнулась:

– Что, сыночек?

– Я выполнил все, что обещал вам,- боец вскинул глаза, пристальнее вгляделся в сидящую рядом женщину,- взял «языка» и доставил командованию. А вы помните о моей просьбе?

И она запела колыбельную.

Тихо, вполголоса. Раненый опять заметался. Она наклонилась над ним. Ее слезы упали на лицо парнишки. Руки солдата искали опоры, он все звал и звал:

– Мама! Мама! – И уснул под звуки колыбельной.

Прошло полгода. В небольшом зале старенькой школы шел очередной концерт. Когда после спетой песни раздались аплодисменты, она вдруг услышала:

– Мама!

К ней бежал боец с Золотой Звездой Героя на гимнастерке. Они обнялись.

В окружившей их толпе пронесся шепот:

– Русланова сына своего нашла!

– Сыночек, я так рада тебя видеть! Как здоровье твое?

– Воюем, мама. Крепко бьемся. Вот услышал ваш голос, и во мне сразу все проснулось. И лицо ваше вспомнил, и руки, и песню…

Интересно, что и после войны, вплоть до своей кончины, артистка встречалась с героем-разведчиком. Их породнила песня.