В конце 1943 года Лидия Андреевна Русланова в составе концертной бригады приехала во второй гвардейский кавалерийский корпус под командованием Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Крюкова. В это время в одном из его полков проходило собрание, на котором было зачитано письмо колхозницы,- она передала государству свои трудовые сбережения, чтобы на эти деньги сделали пушку для ее сына-артиллериста. Потом выступила Лидия Андреевна и сказала, что тоже отдает свои средства на постройку батареи из четырех «катюш». Три месяца спустя Русланова снова прибыла в часть и торжественно «вручила» бойцам свой подарок.
Десятый минометный гвардейский полк громил врага на Западном фронте, штурмовал фашистские укрепления на Одере. Руслановские «катюши» приближали долгожданный День Победы.
В Берлин в мае сорок пятого она прибыла вместе с ансамблем донских казаков под управлением Михаила Туганова.
Никогда не забудется ставший легендой концерт Руслановой у поверженного рейхстага. Лидия Андреевна исполняла под гармошку с колокольчиками русские народные песни «Степь да степь кругом», «Ай да Волга, матушка-река», «По диким степям Забайкалья», и солдаты, только что закончившие свой последний бой, сломавшие хребет фашистскому зверю, плакали, не стыдясь слез.
– Неповторимые, незабываемые мгновения,- вспоминала об этом эпизоде свой яркой жизни Лидия Андреевна.- Людей собралось множество, участники боев за Берлин стояли вплотную друг к другу. Сначала хотели устроить концерт в одном из уцелевших залов рейхстага, но из помещения еще не выветрился удушливый запах порохового дыма. Поэтому эстраду перенесли на парадный вход. Солдаты выкрикивали названия песен, которые хотели услышать. Я понимала их настроение. Далеко ушли они от родного дома, долго не видели близких, истосковались по привольной русской песне. И слушали с каким-то особым, непередаваемым чувством. Я сказала: «Спою, голубчики, что хотите, спою». Я видела на колоннах рейхстага следы от снарядов и пуль, видела автографы наших воинов. Один из них мне запомнился навсегда: «Я в Сибирь, в родную деревеньку, непременно к матери приеду». Кто знает, может, эту строку из песни оставил слушатель того концерта… Многие песни по просьбе воинов приходилось повторять. «Валенки» пела несчетное число раз.
Спустя много лет поэт Евгений Евтушенко вспомнил об этой песне в стихотворении «Руслановские валенки». Там есть такие строки:
Когда мы с «Ура!»
хоровым
и с песнями в глотках
рисковых рванули вперед,
на Берлин из страшных снегов
подмосковных – в валенках,
в валенках, в неподшитых
стареньких.
«Валенки»… Пройдет время, и валенки-то носить перестанут, а песню петь будут, песня останется людям.
Популярность Руслановой была безграничной. Одно только ее имя приводило в концертные залы людей и в 30-е, и в 70-е годы.
Народ наш любит песню, ценит ее исполнителей. Но в признании народном с Руслановой не мог соперничать никто из ее коллег. Даже железнодорожное расписание было бессильно перед ее популярностью – мне рассказывали, как у глухого разъезда на Сахалине толпа людей простояла целую ночь, чтобы хоть краешком глаз взглянуть на «Русланиху». И поезд остановился…
Выйдя из самой гущи народа, Лидия Русланова своими песнями воздвигла памятник в человеческих сердцах.
Пятьдесят лет звучало по стране ее контральто, которое невозможно спутать ни с каким другим голосом. Талантом и мастерством Руслановой восхищались такие знатоки, ценители народной песни, как М. Горький, А. Толстой, А. Куприн, В. Качалов…
Ф. И. Шаляпин, впервые услышав но радио трансляцию концерта Лидии Руслановой из Колонного зала Дома союзов, писал в Москву известному эстрадному деятелю и конферансье А. А. Менделевичу: «…Опиши ты мне эту русскую бабу. Зовут ее Русланова, она так пела, что у меня мурашки пошли по спине… Поклонись ей от меня».
В последние годы миллионы людей видели ее на телевизионных экранах. Она вспоминала свою жизнь, пела песни, снова и снова вела разговор со своими многочисленными корреспондентами-друзьями – фронтовиками, юными слушателями.
Было что-то неувядаемое в ней. Ее молодые глаза сияли, люди тянулись к ней сердцем, как к своей, родной, и это придавало силы.
В ее квартире на Ленинградском проспекте столицы я увидела прекрасную библиотеку, а в ней и библиографические редкости, и лубочные издания, и произведения классиков русской и мировой культуры. Неизменными спутниками Руслановой были Некрасов, Кольцов, Фет, Никитин, Пушкин, Есенин, Лев Толстой, Гоголь, Чехов… У этих мастеров слова она училась любви к Родине, к ее далям и просторам, к земле, на которой сама выросла.
В августе 1973 года Лидия Андреевна еще пела в Ростове. Когда «газик» выехал на дорожку стадиона и раздались первые такты песни, зрители встали. Стадион рукоплескал, и ей пришлось совершить лишний круг, чтобы все разглядели ее – одухотворенную и удивительно красивую.
То был ее последний круг почета… А потом, в Москве, тысячи людей пришли проститься с ней. Стоял сентябрьский день, багрянцем отливала листва в разгар бабьего лета и золотились купола Новодевичьего. Она смотрела с портрета на пришедших проводить ее – молодая, в цветастом русском платке, в котором всегда выступала.
Я бросила, как принято, три горсти земли в могилу и отсыпала еще горсть – себе на память. Горсть той земли, на которой выросло и расцвело дарование замечательной актрисы и певицы.
Владимир Захаров
Владимир Григорьевич Захаров, крупнейший музыкальный и общественный деятель страны, вывел меня на профессиональную сцену, сделал артисткой. Поэтому годы, проведенные в хоре имени М. Пятницкого, музыкальным руководителем которого он был более двух десятилетий, самые дорогие и, наверное, самые важные для меня.
Отношение его ко мне было по-отечески теплым и трогательным – от самого первого, радостного дня, когда он, заговорщически подмигнув Петру Михайловичу Казьмину, допустил меня к конкурсу, и до того, самого грустного, когда я прощалась с ним, расставаясь с хором.
Помню, как после смерти моей мамы он подошел, ласково обнял за плечи:
– Чем тебе помочь?
А тут, как на грех, пропал голос – вероятно, от нервного потрясения, от первой настоящей беды. И я не то чтобы петь, даже говорить громко не могла. Два месяца Владимир Григорьевич не хотел верить, что я потеряла голос, звал врачей, подбадривал, поддерживал, как мог.
В его характере проявлялось много хороших качеств: с одной стороны, это требовательность, серьезность, озабоченность, с другой – открытость, простодушие, доброта. И во всем этом – какая-то особая самобытность. Он как бы аккумулировал в себе лучшие черты российского народа. И такими же народными были его произведения.
Выходец из шахтерской семьи, он начинал свой путь в гуще рабочей жизни, и искусство народа еще задолго до того, как определилось художественное призвание будущего композитора, оказало громадное воздействие на его впечатлительную натуру, на формирование таланта.
Не сразу научился он понимать истинный смысл искусства, народной мысли, и не сразу живые впечатления детства, проникнув в сознание одаренного юноши, пробудили в нем дар творца. Захаров учился в Таганрогской гимназии, где когда-то осваивал курс наук А. Чехов, и одновременно в музыкальной школе.
– В первых классах гимназии в обязательном порядке проходили хоровое пение,- вспоминал композитор.- Пел я не так уж и плохо, но нот не понимал, и преподаватель пения буквально мучился со мной, называл меня тупицей.
Однако дирижер местного симфонического оркестра В. Молла увидел в мальчонке задатки музыканта и начал бесплатно обучать его игре на фортепиано, знакомил с теорией музыки, гармонией.
Вторым человеком, который также доброжелательно отнесся к юноше, был Сергей Васильевич Рахманинов, оказавшийся в Таганроге проездом. Молла представил ему Захарова, и тот сыграл перед выдающимся музыкантом его прелюдию.
