— Хорошо, с этим я согласен. Чай будешь?

Молотов согласно кивнул головой. Через пару минут появился Поскребышев с подносом, на котором кроме обычного чайного набора возвышалась и горка бутербродов с колбасой и сыром. Пока руководители СССР насыщались, никаких разговоров не велось. После чаепития Сталин принялся набивать трубку, но это уже разговору не мешало.

— Что-то еще?

— В САСШ получил визу представитель Ротшильдов. Просят о встрече.

— Просят — встретим. Что-то еще.

— Еще одна просьба — они хотят встретиться с Кольцовым.

— Вот как, неожиданно. И что ты им ответил Вяче?

— Пока ничего.

— Разумно. Когда они прилетают?

— Двадцать седьмого.

— Назначишь им на двадцать девятое, Кольцова поставишь на двадцать восьмое.

— Хорошо.

Как только Молотов ушел, в кабинете вождя материализовался срочно вызванный Абакумов.

— Двадцать восьмого состоится встреча представителя Ротшильдов с Кольцоым. Она должна пройти в нужном месте и так, чтобы ни одного слова не пропустить. Задействовать столько людей и аппаратуры, сколько надо. Но каждое слово, каждую гримасу их надо зафиксировать. Понимаешь меня?

— Будет сделано, товарищ Сталин.

Но даже когда Абакумов ушел, Иосиф Виссарионович обдумывал причину, по которой представитель Ротшильдов — начальник их аналитической службы, вошедший в семью, хочет встретиться с попаданцем. Неужели есть какие-то моменты, о которых Пятницын сумел умолчать? Но нет, ведь после всего им занимались Кунин и Орнальдо — неизменная пара гипнотизеров, которые вывернули сознание попаданца наизнанку. Нет, ничего такого там не проскакивало, или? Сталин подошел к сейфу, в котором хранились самые секретные документы. Сред них была и папочка с личным делом Пятницына, на которой большими буквами значилась надпись «Строитель». Но просмотр последнего протокола дознания, сделанного парой сотрудников НКВД, ответа на интересующий вопрос не содержал. Тем более стало необходимым это разговор зафиксировать, а потом посмотреть, насколько выуженные сотрудниками органов из головы Кольцова-Пятницына сведения соответствуют разговору, зафиксированному аппаратными средствами. Что-то вроде эксперимента, тогда можно будет более точно быть уверенным в корректной работе метода гипносуггестивной обработки попаданца. А если он научился каким-то образом скрывать подоплеку каких-то событий? Кем-кем, а наивным человеком вождь не был. И доверять, просто доверять, никому не собирался.

Казань. Казанский пороховой завод[188]

26 марта 1937 года

На Казанском пороховом ожидался приезд правительственной комиссии. Что нужно комиссарам, и кто входит в состав делегации, местные товарищи не знали. Но готовились — не в том плане, что красили траву в зеленый цвет, а стены — в розовый, но вот чистоту на рабочих местах навели, трижды проверили технику безопасности — всё-таки завод пороховой, в своей истории был тут взрыв, настоящая катастрофа, уничтожившая большую часть производства. Потом пришлось завод восстанавливать буквально из руин. Было это в августе семнадцатого года, и в возникшем пожаре на станции Пороховая, который чудом перекинулся на Казанский артиллерийский склад кто-то видел русскую безалаберность, а кто-то и происки германской разведки, слишком уж серьезными оказались последствия. А главным стал фактический срыв наступления летне-осенней кампании этого года. В начале тридцатых годов завод полностью перестроен, проектная мощность порохов, которые он выпускал стала порядка восьми — десяти тысяч тонн в год, а при введении двух-трехсменного графика работы соответственно, увеличивалось и количество стратегически продукта. В тридцать пятом стали спешно строить два новых цеха: один по производству нитроцеллюлозы более прогрессивным, усовершенствованным способом, что позволило, после реконструкции, увеличить выпуск продукции в односменном варианте до пятнадцати тысяч тонн в год, а второй — патронный цех.

У ворот завода, куда должна была подъехать правительственная комиссия, стояла неизменная троица руководителей завода. Это — Евгений Иванович Микитон, директор завода, руководитель экспериментальной лаборатории, бывший технический директор этого же завода, Владимир Владимирович Шнегас, начальник патронного цеха (фактически, отдельного завода) Николай Андреевич Борисов.

^{(Евгений Иванович Микитон)}

Евгений Иванович заслуженно считался руководителем уникальным, обладающим железной волей, как говориться, гвозди бы делать из этих людей! В конце двадцатых Микитон стал директором одного из крупнейших химических комбинатов СССР — Бондюжский завод, который вошел в состав Северхимтреста. До этого завод выпускал весьма востребованную продукцию. Большую часть ее никто в стране не изготовливал. Среди номенклатуры завода значились гипосульфит, сернистый натрий, концентрированный твердый цинк. Освоили выпуск хлористого бария. За довольно короткое время установили принципиально новое оборудование, демонтировали устаревшее, после реконструкции производства производительность труда выросла на 30–35%, это позволило продолжить строительство жилья для работников завода, которое притормозили во время реконструкции. Вроде к двадцать восьмому году ситуация на заводе стала более чем благоприятной. В то же время у руководства Северхимтреста возник план по закрытию этого уникального завода. Если говорить о настоящей подрывной работе против советской промышленности, так вот он, на самом деле реальный заговор, а не выдуманный товарищами из органов. Руководитель треста, Алексей Иванович Бутусов имел хорошие связи с Госпланом, Главхимом, ВСНХ. Кто конкретно его курировал? Идея прикрыть этот завод принадлежала самому Валериану Владимировичу Куйбышеву, который в то время возглавлял ВСНХ СССР. На самом деле в этом было заинтересована группа товарищей, связанных с германскими производителями серной кислоты и продукции из неё. Была ли материальная заинтересованность ряда советских руководителей? Скорее всего, была. Во всяком случае, дела разворачивались как в классическом шпионском детективе.

Сначала добились закрытия серной камеры №2, в которой и происходила выработка основных объемов продукции, при этом новый, введенный в строй контактный цех по объемам производства ее заменить не мог. Снижение в три раза объемов производства нарушало все технологические цепочки, например, был закрыт единственный в стране цех по производству хлороформа. В это время ведомство товарища Куйбышева получило тщательно согласованную бумагу, в которой доказывалась необходимость закрытия этого завода: и оборудование старое, изношенное, завод нерентабельный, отсутствие железной дороги к нему, устаревшая технология производства хлорной извести, удаленность от сырьевой базы, высокая себестоимость продукции, кроме того, в планах строительство химкомбинатов, которые в кратчайшие сроки, буквально за год, выйдут на принципиально новый уровень производства столь востребованной продукции. Как вы понимаете, всё делалось ради двух целей: потратить средства на строительство новых заводов, оборудование на которые будет закуплено в той же Германии, плюс перекрыть производство химической продукции, которую вынуждены будут закупать у тех же немцев, а то, что за год ничего не смогут восстановить, так это мелочи и вообще, ничего личного, только бизнес.

На самом деле на заводе всё обстояло не так уж и плохо: он давал три четверти всей продукции химических предприятий страны, качество оказалось более чем достойное, значительную часть продукции шла на экспорт, в том числе в Германию, и нареканий на качество не возникало, как и по себестоимости продукции: она была достаточно низкой. А модернизация завода и его оборудования шло плановым порядком и состояние ее никакой тревоги не вызывало. В общем, использовали типичный подлог для дискредитации БХЗ. Был выдан секретный документ, по которому руководству завода сообщили по тому же «секрету», что 1 апреля 1929 года завод будет ликвидирован. Куйбышев приказал директору завода Микитону подготовить рабочих к закрытию завода и убедить их в правоте принятого руководством решения. Но Евгений Иванович молчать не стал. И вынес эти решения на обсуждение всего народа. И при этом поставил главную задачу: добиться сохранения завода и трудового коллектива. В середине двадцать седьмого пришла разнарядка, по которой ведущие специалисты, не только инженерно-технические кадры, но и квалифицированные рабочие, переводились на родственные предприятия треста. Это должно было ускорить ликвидацию предприятия. Был подготовлен и план закрытия цехов. Вот только руководство завода сидеть, сложив руки не собиралось. Они сначала совершили тур по начальственным кабинетам, который ни к чему не привёл, пока делегация во главе с весьма активным директором не прорвалась в приемную Политбюро ЦК ВКП(б). 17 января 1928 года в Москве состоялось большое совещание, на котором после энергичного выступления Микитона, стали склоняться к сохранению завода. Как ни странно, но больше всего этому решению стали противиться руководители Северхимтреста с товарищем Бутусовым во главе. Как подозревали позже следователи, которые расследовали личное дело бывшего начальника треста, приговоренного в январе тридцать седьмого к расстрелу, к этому времени Алексей Иванович взял от заинтересованных лиц слишком серьезную взятку, и теперь, уверенный в поддержке на самом верху, стоял до конца. В итоге, на совещании приняли компромиссное решение: отложить закрытие завода до октября двадцать девятого года.