В предградье затрубил рог: Святослав подавал знак «К бою!».

– Строиться! – везде кричали десятские, собирая своих людей.

Кияне бежали от костров, на ходу надевая шлемы. В эту ночь все, даже те, кому достались места в избах предградья, спали не раздеваясь, с оружием под рукой. Вынесли «малых воронов» вышгородских и витичевских сотен. Даже Эльга и Соколина сели на своих коней – они не собирались сражаться, но желали видеть битву. Последнюю битву, что сломит деревскую силу навсегда.

Над вершиной горы так густо клубился дым, что даже снизу смотреть было страшно. Видно было пламя над крышами, все предградье тоже полно было дыма и запаха гари. Ветер от вершины скалы был горячим.

– Здесь дышать нечем – там-то ей каково? – бормотала рядом с Эльгой Соколина.

Эльга молчала, не сводя глаз с вершины и ворот. Даже здесь слышен был непрерывный многоголосый крик изнутри. Княгиню трясло. Она помнила и тревожилась о Предславе, запертой в городе, но больше всего сейчас думала о муже.

Наверное, он видит это из небесных палат. Видит, как они отомстили за него – сын, жена, побратим, дружина и соратники. Многократно взыскали за пролитую кровь его и гридей. Надолго отбили охоту к мятежу у древлян, да и у всех, кто об этом услышит. Чем бы ни кончилась эта осада – сражение подле Искоростеня останется в людской памяти навсегда. И принесет бессмертие всем: князю киевскому, его семье. Его соратникам и его врагам. Даже если она погибнет сейчас, пронзенная шальной стрелой со стены, ее жизнь получит достойный конец, и предания станут поминать ее добрым словом. Как ту, что выполнила свой долг перед родом и державой до конца, не посрамила предков, не обездолила потомков.

– Отворяют! – истошно закричали среди оружников, окружавших двух всадниц. – Ворота!

Снизу было хорошо видно, как ворота медленно растворяются. Их словно выдавливало плотным напором толпы. Первыми – едва появилась щель между створками – выскочили три-четыре отрока с топорами и даже щитами, потом целый десяток. Потом появился боевой чур и закружился, как в водовороте, над потоком человеческих голов – в платках, в повоях, в шапках, простоволосых…

– Ой мамочки! – вскрикнула Соколина при виде этого людского половодья.

– Вон Володислав! – Святослав, сидя на коне, первым заметил своего противника. – Вон он!

Человека в шлеме было хорошо видно среди ратников в кожухах, шерстяных свитах и валяных шапках. Гриди сперва подались было вперед, намереваясь встретить Володислава прямо у моста. То, что составляло силу города при осаде, сейчас сильно затруднило положение идущих на прорыв осажденных: ведь не только в город, но и из города можно было пройти лишь по узкому мосту над ручьем. На выходе с моста древлянских ратников можно было перебить всех – если бы не толпа у них за спиной.

– Отходи! – заревел Асмунд, едва поняв, что происходит. – Назад! Труби – все назад!

Подгоняемые пламенем за спиной, россыпями горящих искр, лезущим в горло дымом, все те многие сотни человек, что набились в Искоростень, теперь неслись по узкому сходу к мосту – навстречу прохладе и чистому воздуху. Кого-то сбрасывало напором толпы, люди катились по склону горы, кричали, цеплялись и скользили. Кияне отхлынули от моста – ясно было, что здесь никакая битва невозможна, их просто сметут и затопчут.

Володислав и его люди тоже сообразили – толпа за спиной дает им надежду прожить чуть дольше. Вот передние ряды достигли моста – русы даже не стреляли по ним, потрясенные зрелищем бегущих от огня людей. Здесь еще стояли заградительные щиты, из-за которых русы ночью пускали огненные стрелы – сейчас их смели и затоптали.

– Стрелометы! – орал с коня Тородд.

Грянул первый залп. Когда стало ясно, что обстрел огнем пора прекращать, стрелометы отвели назад и установили для стрельбы по мосту. Теперь на бегущих из города посыпались стрелы – с обычными наконечниками. В крик вмешались вопли боли, раненые падали и исчезали под ногами толпы. Люди с узкого моста горохом сыпались на лед ручья. Жерди ограждения были сметены, будто соломинки.

Разглядев со стены, как расположились русы вокруг города, Володислав заранее велел своим людям от моста поворачивать вправо. Основные силы киян в предградье и три сотни Мистины за рекой, если повернуть от моста налево, не оставляли надежд на спасение. Но у рва их было меньше, и там сохранялась возможность вырваться на открытое пространство.

– Туда! – видя, что толпа ратников и беженцев поворачивает, закричал с коня Святослав. – Руби! Чтоб никто не ушел!

– О боги, если она там, ее же затопчут! – в отчаянии кричала Соколина, чуть не плача. – Зарубят!

Эльга хмурилась, стараясь отогнать ужас. Окажись Предслава в этой толпе – даже знающие ее в лицо могут не успеть помочь ей не попасть под клинок, под стрелу, под копыта коней и коров, под ноги обезумевших людей.

Справа от ворот было посвободнее – здесь толпа уже не сносила все преграды, но было достаточно тесно, чтобы схватка превратилась в кровавую давку. На бегу деревские ратники перемешались с женщинами и прочими, не способными сражаться, и теперь на всю эту тьму людей сбоку ударили гриди витичевских и вышгородских сотен. Видя так близко щиты и клинки врага, древляне пытались прорваться по руслу замерзшего ручья, многие пробирались по склону ближе к городу. Ветер дул в спину, словно подгоняя. Едва удавалось продохнуть от несомого сверху дыма, густо летели горящие искры и пепел, так что люди мало что видели и бежали почти вслепую. Опасаясь за свои глаза, русы попятились от стен.

В чаду мелькал шлем Володислава: он еще был на ногах и среди ратников продвигался вперед, прокладывая путь беженцам. Но тут на них ударили и справа – это подошли, видя прорыв, отроки Тормара из стана возле рва.

Беженцы и ратники из города оказались зажаты меж двух дружин наступающих на них русов, причем в самом неудобном месте – на берегах и на льду ручья, при соединении его с таким же замерзшим рвом. На земле и на льду, на откосах вскипела дикая свалка. Стремясь не дать врагу уйти, русы рубили всех подряд – ратников и беженцев, людей и скотину, мужчин и женщин. Бегущие спотыкались о тела. Не требовалось и ран – споткнувшиеся падали и оказывались затоптаны. Сероватый снег был испятнан красной кровью. В густых клубах дыма люди плохо видели, где свои, где чужие, толкались и из последних сил рвались вперед, пытаясь спастись.

Наверху ревело пламя – уже запылал частокол. Стольный город древлян, простоявший на своей скале полтораста лет, погибал на глазах – жутко и стремительно. Но некому было смотреть на это – всякий искал спасения, живые прятались за трупами, и счастье, если не оказывались затоптаны следующими волнами беглецов.

Володислав со своими отроками прорубался по левому берегу ручья, отбиваясь от наседавших русов. Деревские ратники уступали киевским гридям и оружием, и умением, но отчаяние последней схватки придало им сил: махнув рукой на себя, каждый видел перед собой глаза дедов и стремился лишь забрать с собой на тот свет побольше врагов.

Берест оказался чуть впереди князя, стараясь прикрывать его. Без остановки рубил варяжской секирой, почти вслепую – то попадая сталью в сталь, то в мягкое, то промахиваясь. Его щит давно треснул, но еще держался. Держался и сам Берест: обезумевший от ярости, запятнанный своей и чужой кровью, он помнил лишь одно – делать шаг за шагом и рубить, рубить, рубить.

Володислав щедро раздавал удары Ингоревым мечом. Клинок уже был красен от жала до самого перекрестия. Князь давно сорвал голос и оглох от воплей и грохота битвы и теперь лишь рычал сквозь стиснутые зубы. Хороший доспех давал преимущество, и он то и дело выдвигался из толпы своих бойцов, срубая то одного, то другого киянина.

Шаг, еще шаг. Железо лязгает по пластинам доспеха, хрустит под чужим топором край щита. Чьи-то выпученные глаза на лице, разваленном надвое взмахом клинка, нога наступает на тело в полушубке, удар отводит древко вражеского копья… Выиграли еще десяток шагов. Вперед! Бойцы вокруг сипят запаленными глотками, рубят топорами и колют копьями из последних сил. Сзади напирают, а сбоку лезут и лезут настырные враги.