– Наш род боги создали знатным, – рассказывал Ильбуга, сидя на ковре с подвернутыми ногами.
Как положено могучему властителю, он сидел почти неподвижно, сохраняя божественную невозмутимость, движения его были скупы и величавы. Косясь на побратима, Мистина замечал, что Ингвар невольно подражает собеседнику и тоже держится более важно, чем обычно. Переводил его речь Мангуш, сын Ранди Ворона, сам наполовину печенег, но возле Ильбуги стоял свой толмач, по виду невольник из славян.
– Прадед наш звался Аяз-бай, был он барсом среди мужчин, и весь народ почитал доброту его мужественного сердца. Род его был многолюден, имел он большие богатства и восемь сынов. Старший сын его был Ишбулды – носил он золотой пояс, не знал он счета своим табунам… Сын его звался Сабан – стада его кишели, как рыба в реке. Подняв стяг свой, с ураном[235] «Коркут!» угрожал он хазарам…
Ильбуга встречался с Ингваром впервые и считал нужным поведать свое «дерево», как у кангаров называли перечень предков. Ингвар слушал, стараясь не улыбаться при мысли, как несхоже с этим «деревом» его собственное – то, что выросло из Одинова корня далеко-далеко на севере. Поистине причудливо вытянули нить из своей облачной кудели норны, если эти два «дерева», растущие через время и легко перемещающиеся в пространстве, встретились здесь, на Хортич-острове, между лесами и степью, между левым и правым берегами Днепра.
– Мой брат Едигар – истинный барс, – продолжал Ильбуга, когда дело дошло до сыновей его отца. – Желал он взять жену знатного рода, что как цветок, украшающий на лугу травы. Пять раз обмотался поясом он, пять пар верблюдов нагрузил дорогими подарками, когда ехал сватать к болгарам дочь Пресияна. Ехало с ним триста батыров – метких стрелков, красноречивых в разговоре. Еще в два раза больше даров он дал бы, если бы получил милую его сердцу деву, что подобна сиянию луны среди звезд, украшающих небо. Но сказали ему, что дева, обещанная ему, увезена другим… Ярость парда взыграла в мужественном его сердце, подтолкнула на неразумный поступок… Удаль батыра – украсть деву или коня, но боги не дали удачи его желанию мести…
– Вот здесь с нами родич Пресияна и Калимира, – Ингвар указал на Бояна. – Он говорит, что, хоть твой брат и сватался к девушке, она не была ему обещана. А все потому, что цесарь греков не желал родства с вами, жителями степей! Но Едигар пытался мстить за то, что ему и не принадлежало, и неудивительно, если боги не благословили его оружие.
– Мой дед Борис, как ты знаешь, принял Христову веру и завещал, чтобы ее держались все его потомки. – Боян почтительно приложил руку к золотому кресту у себя на груди. – Поэтому мой брат Петр избегает родственных связей с теми, кто придерживается веры своих отцов…
– Но князь Ингорь тоже придерживается веры своих отцов. – Ильбуга показал сперва на Ингвара, потом на дуб, где на вкопанном рядом колу была насажена конская голова от недавней жертвы. – Или для Петра… – он усмехнулся, – он стал на время Христовым человеком?
– Я не предам богов моих дедов, как не сделает этого ни один достойный человек, – сдержанно ответил Ингвар, не желая попрекнуть Боянова деда, который совершил именно это, а за верность прежним богам еще и приказал ослепить родного сына. – Но у Петра была причина нарушить этот завет.
– Какова же эта причина? – Ильбуга окинул взглядом его красный кавадион, затканный золотыми орлами, и меч в ножнах с золоченым набором, намекая: уж не подарки ли?
– Эта причина – греки. Немало поколений болгарских ханов, князей и царей воевало с ними. И мы, русы, издавна воюем с греками – со времен Бравлина, что ходил на Сугдею лет триста назад. Сейчас болгары с греками пребывают в мире, союзе и родстве, но… у нас говорят: вечный мир – до первой драки.
– Между такими могущественными державами мир – это лишь время подготовки к новой войне, – добавил Мистина. – И многие находят нужным соблюдать мир лишь до тех пор, пока дары за миролюбие превышают добычу, которую можно будет взять мечом.
– И тем более нам удивительно видеть, – подхватил Хельги, – что вы, кангары, потомки славного Огуз-хана, о чьей доблести слышали даже на берегах далеких северных морей, – слегка приврал он, поскольку сам об Огуз-хане впервые услышал вчера, – считаете нужным соблюдать мир с греками. Что они против вас? Я слышал, у вас каждый мужчина – воин, каждая женщина или дева – лучник, и потому силы ваши неисчислимы, как ваши стада, а стада ваши многочисленнее, чем звезды в небе. Вам ничего не стоит напасть в Таврии на владения Романа, взять там скот, женщин, вино, серебро и золото, красивые одежды и умчаться обратно в степь задолго до того, как Роман у себя в Царьграде хотя бы узнает об этом! А силы стратига в Корсуньской стране ничтожны. И я сам, и мой друг булшицы Песах, и мой родич Мстислав, – он кивнул Мистине, – в минувшие годы сражались там и брали добычу почти без всякого сопротивления греков.
– Между нами и греками сейчас война, – снова заговорил Ингвар. – И война между нами уже шла в те дни, когда я прибыл во владения баты Калимира в Несебр, в царстве Петра. Потому и Калимир, и сам Петр увидели во мне нужного им союзника. Того человека, что способен поддержать их в любой борьбе против греков, если дела того потребуют.
– Ведь известно, – подхватил Боян, – что греки считают своими навеки любые земли, какие однажды захватили силой оружия. И если эти земли были у них отняты, то говорят о них как о «временно попавших под власть варваров», а сами только и ждут случая снова занять их. В давно минувшие времена их владения простирались до устья Дуная и до Белого острова. Будь их воля, сейчас их царство начиналось бы там, где живут уличи и тиверцы и где кочуют сыны твоего рода, Ильбуга. Потому и я, и Калимир, и мой брат Петр сочли родство, дружбу и союз с Ингваром очень полезны.
– Но хотя муж у жены бывает только один, – с совершенно невозмутимым лицом продолжил Мистина, – у доблестного человека бывает много соратников и союзников в славных делах. Наша война не окончена, и не позднее следующего лета мы вновь поведем наши дружины на Греческое царство. Мы соберем еще более крупные силы. Минувшим летом мы прошли всю Вифинию, были на Греческом море и Пропонтиде, а в следующий раз осадим сам Царьград и получим выкуп не меньший, чем получил наш прославленный родич Олег Вещий. И всякий, кто не трус, раздобудет там хоть десять дев, прекрасных, как лик самой луны.
– Для вашего рода ведь в этом нет ничего нового, – опять добавил Боян. – И десяти лет не прошло, как воины крыла Явдиертим под началом твоего славного предшественника, князя Джурмая, прошли всю Фракию и достигли стен Царьграда. Тогда, я слышал, Джурмай получил неплохие дары?
– Он тогда заключил мир с Романом, – неспешно кивнул Ильбуга. – На тридцать лет.
– Порой люди принимают обязательства на более долгий срок, чем им суждено прожить. Боги ведь уже призвали Джурмая из земного мира? – напомнил Мистина. – А у тебя самого разве есть договор о мире с Романом?
– Такого договора у меня нет. – Ильбуга еще раз воззрился из-под тяжелых морщинистых век на дары из греческой добычи, что лежали на ковре между ним и русами.
– Значит, ты и не нарушишь слова, если пойдешь за добычей вместе с нами! – сказал Ингвар. – Мы двинем свое войско по воде на судах, а ты – по берегу на конях. Наши родичи болгары, – он оглянулся на Бояна, и тот кивнул, – не станут чинить нам препятствий. Баты Калимир, ныне мой шурин, владеет Несебром и береговой полосой в южной части Болгарского царства, а баты Боян – в северной, в Подунавье. Роман не успеет и опомниться, как все мы будем у стен Царьграда! А уж там, поверь мне, найдется довольно сокровищ, чтобы каждый из наших воинов уехал домой в шелковом кафтане и золотом поясе! Могу тебе в том поклясться щитами нашими и оружием!
– Чтобы дать согласие на это, я должен быть уверен, что мой брат Едигар пойдет в этот поход – на лучшем своем скакуне возглавит бесстрашных своих батыров, метких в стрельбе и красноречивых в беседе.
