Она засекла его до смерти. Ужас леденил меня. И когда я снова посмотрел в личико ребенка, мне показалось, будто открываются черные, ясные, невинные глаза и говорят мне: «И ты соучастник ее, так как ты потерпел это! Ты мог спасти меня я не сделал этого!..» Я натянул одеяло на его окровавленные плечи, поправил волосы на лбу, снова взял его холодные руки и долго сидел так на краю постели, обуреваемый чувствами, горькими, как раскаяние...

Наконец, я очнулся.

Я вышел в коридор, бледный от бешенства. Отвратительное, подлое лицо выглянуло из двери задней комнаты. Я прямо-таки кинулся на нее.

— Убийца! — закричал я, — проклятая убийца!

Я думаю, — я задушил-бы ее.

С неистовым криком, еще прежде чем я добежал до нее, захлопнула эта баба дверь и заперлась.

Я долго стучал кулаками в эту дверь, сколько времени, не знаю. Она не открывала.

— Ты мне откроешь! шипел я.

Потом я возвратился к мертвому ребенку. Я не в силах был еще раз взглянуть на него. Я убежал.

Я поехал к одному старому другу, адвокату. Он очень терпеливо выслушал меня.

— Но потом... Доказательства... доказательства? И кроме того, какая цель? Ведь уже все кончено...

И так оно и было.

Я ничего не сделал. Но я не могу вам выразить, Макай, как долго я мучился при мысли: «ты мог-бы спасти его и ты не сделал этого!..» Но таковы мы все... У нас есть время на все то, что лежит в колее нашей жизни, но если нам приходится без какой-нибудь крайней необходимости выйти за эту колею по своей воле, то мы отказываемся, мерзко отказываемся!.. Трусы! все мы трусы, мы рабы жизни.

Он замолчал. Мы оба молчали.

Потом мы взялись за наши стаканы, но вино казалось горьким.

— Почему вы не напишите эту историю? Вам потом легче будет, — сказал я, утешая по старому рецепту.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет! — сказал он.

— Я-бы хотел написать ее.

— Да! — сказал он равнодушно.

— Я-бы назвал ее: «Ганс, мой друг...»

— «Ганс, мой друг!» — повторил он с горьким смехом.

— Да, он был моим другом, но я его другом не был! Бедный Ганс! зачем не отыскал ты себе лучшего?.. Бедный Ганс!..

И теперь, в эту минуту, я узнал в нем творца «песней печали», воспевшаго эту интимную больную поэзию, которую эти ослы критики осудили, а не только неблагодарная, но и нелепая публика, не читала потому, что это были стихи.