Лейтенант возвратился к зеленой машине, Монтальбано повернулся и, не прощаясь с ним, сел в автомобиль. Сказал Фацио:

– Ты и Галлуццо оставайтесь здесь. Проследите, что они будут делать и что выяснят. Я еду в управление.

Он остановился у магазина книг и канцтоваров Саркуто, единственного в Вигате, который хранил верность заявленному на вывеске, в двух остальных продавались не книги, а школьные рюкзаки, тетрадки, ручки. Он вспомнил, что закончил роман Монтальбана, и читать больше было нечего.

– Есть новая книга о Фальконе и Борселлино! – объявила ему синьора Саркуто, как только он появился на пороге.

Она так и не поняла, что Монтальбано ненавидел книги, в которых говорилось о мафии, мафиозных покушениях и их жертвах. Он сам не мог понять почему, не мог отдать себе в этом отчета, но никогда их не брал, не читал даже тексты на отворотах суперобложки. Купил книжку Консоло, который когда-то получил престижную литературную премию [21]. Несколько шагов по тротуару – и том выскользнул у него из-под мышки, упал на землю. Монтальбано нагнулся, чтоб поднять его, потом сел в машину.

В управлении Катарелла сказал ему, что новостей нет. У Монтальбано был пунктик – тут же подписывать все книги, которые он покупал. Комиссар потянулся было за шариковой ручкой, он держал их несколько на письменном столе, и взгляд его упал на монеты, которые ему оставил Якомуцци. Первая – медная, 1934 года, на одной стороне у нее был профиль короля и надпись «Виктор Эммануил III, король Италии», на оборотной – колос и надпись «Ч. 5», пять чентезимо; вторая тоже была медной, размером чуточку побольше, с одной стороны опять же лицо короля с той же надписью, с другой – пчела, сидящая на цветке, буква «Ч» и цифра «10», десять чентезимо, 1936 года; третья была металлической, из легкого сплава, с одной стороны снова пресловутый портрет короля и надпись, с другой – орел, расправивший крылья, за которым виднелась ликторская связка. На этой стороне надписей было четыре: «Л. 1», что означало одна лира, «ИТАЛИЯ», что означало Италия, «1942», то есть год выпуска и «XX», что указывало на двадцатый год фашистской эры. И вот как раз пока Монтальбано сидел и смотрел на монету, он вспомнил, что именно привлекло его взгляд, когда он нагибался за упавшей книгой. Он увидел витрину магазина по соседству, витрину, где были выставлены старинные монеты.

Он поднялся, предупредил Катареллу, что отлучится и что вернется самое большее через полчаса, пешком направился к магазину. Тот назывался «Вещи», и именно вещи в нем были выставлены: минералы, марки, подсвечники, кольца, брошки, монеты, поделочные камни. Он зашел, и девушка, чистенькая и милая, встретила его с улыбкой. Комиссару было неловко обманывать ее ожидания, он объяснил, что пришел не затем, чтоб купить, но поскольку он видел выставленные в витрине старинные монеты, то хотел узнать, нет ли в этом магазине, или в Вигате, кого-нибудь, кто понимал бы толк в нумизматике.

– Конечно есть, – сказала девушка, все продолжая улыбаться, – она была просто прелесть. – Мой дедушка.

– Где я мог бы его побеспокоить?

– Вы его вовсе не побеспокоите, наоборот, он будет рад. Он за магазином в задней комнате, погодите, я ему скажу.

Он не успел даже разглядеть пистолет конца девятнадцатого века, лишившийся курка, как девушка опять появилась.

– Проходите, прошу вас.

Помещение за магазином было волшебным вавилоном граммофонов с трубами, доисторических швейных машинок, конторских прессов, картин, гравюр, ночных горшков, курительных трубок. Комната представляла собой сплошь книжные полки, на которых стояли вперемешку инкунабулы, тома в пергаментных переплетах, абажуры, зонтики, шапокляки. В центре помещался письменный стол, старик сидел за ним у света настольной лампы в стиле либерти. Он держал пинцетом марку и изучал ее через увеличительное стекло.

– Что такое? – спросил он нелюбезно, даже не подняв глаз.

Монтальбано положил перед ним три монеты. Старик на минутку оторвал взгляд от марки и посмотрел на них рассеянно:

– Ничего не стоят.

Из всех стариков, с которыми он мало-помалу сводил знакомство в ходе нынешнего расследования, этот был самый неприветливый.

«Хорошо бы собрать их всех в богадельню, – подумал комиссар, – мне было бы легче их опрашивать».

– Знаю, что ничего не стоят.

– И тогда что же вы хотите узнать?

– Когда они вышли из обращения.

– Попробуйте угадать.

– Когда провозгласили республику? – отважился нерешительно Монтальбано.

Он чувствовал себя точно студент, который не подготовился к экзамену. Старик засмеялся, и его смех походил на скрежет порожних жестянок, которые скребут одна о другую.

– Ошибся?

– Ошиблись, и порядком. Американцы тут у нас высадились в ночь с девятого на десятое июля сорок третьего года. В октябре того же года эти монеты вышли из оборота. Их заменили амлирами, бумажными купюрами, которые распорядилась печатать АМГОТ – военная администрация союзников на оккупированных территориях. И поскольку эти банкноты были достоинством в одну, пять и десять лир, чентезимо вышли из обращения.

Фацио и Галлуццо вернулись, когда уже стемнело, и комиссар их отчитал:

– Ну ничего себе! Вы, однако, не торопились!

– Мы-ы?! – заспорил Фацио. – Разве вы не знаете, из какого он теста, этот лейтенант? Прежде чем пальцем дотронуться до покойника, он дожидался приезда судьи и доктора Паскуано. Уж кто не торопился, так это они.

– Ну так что?

– Покойник сегодняшний, свеженький. Паскуано сказал, что между убийством и телефонными звонками даже часу не прошло. В кармане у него имелось удостоверение личности. Звать Гулло Пьетро, лет сорок два, глаза голубые, волосы светлые, цвет лица розовый, место рождения – Мерфи, место жительства – Фела, улица Маттеотти тридцать два, женат, особых признаков не имеется.

– А почему б тебе не поступить на службу в ЗАГС?

Фацио с достоинством пропустил провокацию мимо ушей и продолжал:

– Я поехал в Монтелузу, навел справки в архиве. Этот Гулло в молодости не натворил ничего особенного – две кражи, одна драка. Потом взялся за ум, по крайней мере, по видимости. Торговал зерновыми.

– Я вам по-настоящему признателен, что вы согласились принять меня тут же, – сказал Монтальбано директору, который вышел открывать ему дверь.

– Ну что вы! Ничего, кроме удовольствия, это мне не доставляет.

Он впустил его, провел в гостиную, пригласил усаживаться и позвал:

– Анджелина!

Возникла крохотная старушка, заинтригованная неожиданным визитом, аккуратная, чистенькая, очки с толстыми стеклами, за которыми блестели глаза, живые и очень внимательные.

«Богадельня!» – сказал себе Монтальбано.

– Позвольте мне представить вам Анджелину, мою жену.

Монтальбано отвесил ей восхищенный поклон, ему были очень по душе женщины преклонных лет, которые и сидя дома заботились о декоруме.

– Я надеюсь, вы простите, что я расстроил ваш ужин.

– Что значит расстроили! Напротив, комиссар, у вас есть какие-то дела?

– Никаких.

– Почему бы вам не остаться поужинать с нами? У нас еда все для старичков, нам желудок перегружать нельзя: тыква и петушки с оливковым маслом и лимоном.

– Ничего не может быть лучше.

Синьора вышла счастливая.

– Я вас слушаю, – сказал директор Бурджио.

– Мне удалось установить, в какой период произошло убийство.

– А-а. И когда это случилось?

– Наверняка между началом сорок третьего и октябрем того же года.

– Как вам удалось до этого дойти?

– Просто. Собака из терракоты, как нам сказал бухгалтер Бурруано, была продана после Рождества сорок второго года и, значит, предположительно, уже после Крещения сорок третьего; монеты, найденные в миске, вышли из оборота в октябре того же года.

Комиссар сделал паузу.

– И это означает только одно, – добавил он.

Но что именно, не сказал. Подождал терпеливо, пока Бурджио соберется с мыслями, поднимется, сделает несколько шагов по комнате, заговорит.