Андрей выдохнул — на этот раз спокойно и глубоко. И только теперь, с трезвым разумом, начал осознавать, что то, что происходит вокруг, куда серьёзнее, чем просто атака агентов Тайной канцелярии.
— А касательно вашего вопроса — «где все?» — небрежно продолжил Маркиз, лениво потягиваясь, словно разговор шел о погоде, а не о чрезвычайной ситуации. — Ответ, увы, до банальности прост. Я ведь говорил: нынче по всей Империи — ясное небо. А побочный эффект ментального воздействия Тревоги по Красному Коду — солнцебоязнь. Вот все и попрятались по углам, кто в аудитории, кто в подвалы, кто под кровати. Даже удивительно, как наши однокурсники успели так быстро выскочить из лекционного зала. Наверное, этот эффект проявляется только при виде самого Солнца — как вам такое?
Он хмыкнул и продолжил, не меняя ни тона, ни шага, всё так же неторопливо двигаясь вперёд:
— Трудно сказать, зачем Древние вложили в артефакт такой специфический эффект. Может, чтобы толпы возбужденных, но малоадекватных разумных не носились туда-сюда в ожидании Стазиса. Хаос с ними — кто-нибудь да под колёса попадёт. А так — все мирно сидят по помещениям, дороги пустые, порядок. Ну и после Стазиса — меньше тел валяется посреди улиц. Всё же в помещениях как-то… эстетичнее. Хотя, признаться, кто этих Древних вообще понимал?
Он ухмыльнулся, бросив короткий взгляд в сторону Андрея.
— А вот другое меня действительно удивляет, — добавил Маркиз, уже с ноткой искреннего интереса. — Почему ваши подопечные баронессы устроили бойню прямо на площади, перед входом в лабораторный корпус? Внутри ведь куда удобнее обороняться — хоть от магии толку и мало, но зато можно соорудить баррикады из лабораторных столов, да и пространство ограничено. Опять же — химические колбы, будь они неладны, при определённой смекалке превращаются в весьма эффективное оружие. Некоторые реактивы, при должной меткости, не хуже стихийного конструкта первого, а то и второго ранга шарахнут.
Последние слова прозвучали как раз в тот момент, когда они обогнули странное здание — высокую, узкую башню этажей в десять, выстроенную в стиле, который можно было бы охарактеризовать как «архаичный безумный архитектор в союзе с сумасшедшим Архимагом». Такие башни, по академическим байкам, строили исключительно для отшельников-исследователей, уединённых гениев, которым для счастья нужны только книги, реторты и тишина.
И вот, миновав это архитектурное чудачество, они наконец вышли к лабораторному алхимическому корпусу. Просторная площадь перед ним выглядела неожиданно пустынной, словно всю жизнь и движение с неё кто-то намеренно стер. Это при том, что на площади, в отличии от остальной территории Академического Городка, столпилось несколько десятков разумных.
Присутствующие отчетливо разбились на две команды.
С одной стороны — полтора десятка агентов Тайной Канцелярии, стоящих сплочённой группой, мрачно сжимая в руках артефактное оружие, которое к счастью для их противников, судя по всему не работало, и глядя на оппонентов с тем холодным выражением лиц, которое обычно бывает у людей, привыкших действовать по приказу и оставлять эмоции за порогом. С другой — разношёрстная, но явно боеспособная команда графа Наумова: две баронессы Свен — старшая Кира и младшая Глаша, массивный, словно выкованный из гранита, Громила Борх и и Фагот, вальяжно расположивсяся на шее у младшей баронессы в виде мехового воротника, пусть и не песцового и тем паче не соболиного, а всего лиши кошачьего, но тем не менее вполне пушистого и оригинального
Противостояние замерло в шатком равновесии.
На первый взгляд, перевес казался за обороняющимися: на брусчатке площади валялись семь неподвижных тел — люди в чёрной форме, те самые, что ещё недавно были живой силой правопорядка. Однако стоило лишь взглянуть внимательнее на состояние академической группы, как иллюзия уверенности начинала рассыпаться.
Одалиска — старшая из баронесс — прижимала к груди повреждённую руку, из предплечья которой белесым стержнем торчала кость. Ситуация выглядела бы устрашающе, если бы не неистовый боевой задор, с которым она продолжала щедро осыпать проклятиями агентов, нисколько не заботясь о приличиях. Ни шок, ни боль, ни кровопотеря, судя по всему, не могли сломить её решимости. Более того, этот странный контраст между звериной яростью и физическим изнеможением вызывал у противников неосознанное отступление — словно сама баронесса стала каким-то инфернальным воплощением боли, от которой хотелось держаться подальше.
Громила Борх выглядел ненамного лучше. Лицо покрытое ссадинами, левый глаз заплыл, движения неровные, иногда он останавливался, встряхивал головой, словно сбрасывая пелену и пытаясь вернуть резкость восприятия. Казалось, он балансирует на грани между сознанием и бессознательностью, но всё ещё держится — стоически, по-звериному упрямо, как танк, забывший, что у него пробито полтора двигателя.
Тем временем агенты, судя по короткому жесту командира, начали молча смыкаться в кольцо, перегруппировываясь, чтобы исключить любую попытку бегства. Они двигались слаженно, без лишних слов — словно предчувствуя, что в этом противостоянии каждое движение может стать последним.
Командовал ими человек, которого Андрей узнал не сразу — слишком уж неуместным казалось его появление в этом хаосе. Но стоило присмотреться — и сомнений не осталось: это был Пал Палыч, доверенный помощник его дядюшки, Начальника Управления Внутренней Безопасности, а по совместительству — серый кардинал Тайной Канцелярии, человек, чьё имя чаще звучало шёпотом, чем вслух.
Пал Палыч говорил спокойно, почти примирительно — как человек, привыкший к переговорам, но не забывший при этом, что за его спиной стоят силы, способные переломить любую волю. Он призывал к благоразумию, предлагал не усугублять ситуацию, уверяя, что дело можно уладить мирно — достаточно лишь передать младшую баронессу Свен властям и разойтись по-хорошему.
Но даже самые доверчивые слушатели понимали: всё это — лишь слова, дымовая завеса, затягивающая время до прибытия подкрепления. И когда оно появится — вопрос сопротивления станет риторическим. У Пал Палыча не было намерения договариваться — он просто играл в свою партию, стараясь затянуть её до логичного конца.
Андрей молчал, наблюдая за происходящим с всё возрастающим чувством тревоги. Он знал — развязка близка. И, похоже, у него было всего несколько минут, чтобы найти выход. Иначе всё закончится очень быстро… и очень плохо. Причем далеко не только для одной Киры.
На секунду у Андрея мелькнула мысль: а не подкрасться ли к Пал Палычу сзади и не оглушить ли его чем-нибудь тяжёлым по голове — желательно с хрустом, чтобы тот сразу отключился, лишив противников направляющей и руководящей силы. Мысль была столь внезапной, что он даже рефлекторно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего, желательно массивного — вроде грифа от штанги.
Однако уже через мгновение Андрей обругал себя за очередной приступ идиотизма. По уровню бредовости идея мало чем уступала контрабанде подсанкционных товаров в Канаду с помощью Родового Перстня. И ведь это при том, что кольцо, подаренное Маркизом, всё ещё стабилизировало сознание, защищая от ментального хаоса, который совсем недавно мешал думать.
— Во-первых, — попытался он рассудительно объяснить себе, как ребёнку, — на территории Академгородка вряд ли валяются бесхозные грифы от штанг.
— Во-вторых, даже если я и нападу внезапно, да ещё и с тыла, — продолжал он внутренний монолог, — вовсе не факт, что такой спец, как Пал Палыч, не успеет за полсекунды скрутить меня в бараний рог и уложить лицом на брусчатку. Не мне с бойцами Тайной Канцелярии тягаться. Впрочем, надо бы потом попросить Одалиску подучить меня паре приёмов — карате, джиу-джицу… или что там преподают в их ассасинской Школе Отца Гор?
— В-третьих… — и тут Андрей хмыкнул, — а кто вообще сказал, что Пал Палыч до сих пор не заметил, как у него за спиной кто-то шныряет с подозрительными намерениями? Он, скорее всего, уже давно всё просчитал и держит меня в поле внимания. Просто играет в молчаливое превосходство.
