Но это был факт.

Единственное, что мне пришло в голову — это подготовиться к тому моменту, когда я больше не смогу держать свою дочь в недоступном для нее месте.

Ненависть к Хэдли не обеспечит безопасность моей дочери.

Если я ее разозлю, то не стану первым, кому она позвонит, если что-то пойдет не так.

А если бы я был козлом и прогнал ее, она бы не вернулась.

Даже если бы я решил до конца жизни сражаться с ней в суде, она была права. Когда-нибудь Розали захочет узнать свою мать, и я не смогу ничего сделать.

Стоять в ее гостиной и допрашивать о финансовой истории, вероятно, не принесет мне никаких очков, но принять Хэдли после всего, что мы пережили, было непросто.

— Ты права, — сказал я.

— Да?

— Да. Я многое о тебе предполагаю. Но ты должна понять — это все, что я могу сделать. У нас общая дочь и история с торговым центром, но о тебе я не знаю абсолютно ничего.

— Так поговори со мной. Мне нечего скрывать… — она сделала паузу, покачивая головой из стороны в сторону. — Ну, кроме того, что я Р. К. Бэнкс. Мне нужно, чтобы ты подписал соглашение о неразглашении этой информации.

Я ухмыльнулся.

— Я даже не знаю, шутишь ли ты сейчас.

— Да. В мире всего около пяти человек знают мою личность. Я не могу рисковать тем, что слухи о ней распространятся. Мне нужно поддерживать репутацию.

Внезапно причины, по которым она хотела, чтобы битва за опеку над ребенком осталась между нами двумя и не попала в прессу, стали намного понятнее.

— Ты большая шишка в мире искусства или что-то в этом роде?

— Полагаю, это зависит от того, кого ты спросишь. Р.К. далеко не Пикассо. Я сильно сомневаюсь, что мы попадем в какие-нибудь музеи, но богатые люди, похоже, испытывают настоящий восторг от наших работ.

Я посмотрел на одну из работ, стоявших на мольберте. Это был крупный план белых цветов. Если мне не изменяет память, это были серебряные колокольчики. Сама картина была красивой, но толстые мазки белой и розовой краски добавляли блики и размеренность, пока фотография не стала почти абстрактной. Я понимал, почему они были популярны. Цветы были не в моем стиле, но прислоненная к стене серо-белая горная сцена была просто невероятной.

— Сколько стоят твои работы?

Она закатила глаза.

— Мое искусство продается по цене от двухсот тысяч до миллиона. Все зависит от размера и востребованности произведения.

— Черт возьми, — вздохнул я.

Хэдли рассмеялась.

— Поверь, никто не был так потрясен, как я, когда все только начиналось. Я не планировала делать карьеру. Мне просто нужна была отдушина, чтобы успокоить свой разум, пока я работаю над собой.

Я окинул взглядом комнату, заставленную холстами в два-три слоя, прислоненными к стенам.

— Почему ты до сих пор не продала их?

— Ах, ну, можно сказать, что я прохожу через…фазу. Я ничего не продавала уже больше года, а с тех пор, как четыре месяца назад умерла моя сестра, работать без нее стало как-то не по себе.

Христос. Сначала ее родители. Теперь она потеряла еще и сестру.

— Мне жаль слышать о твоей сестре.

Она подняла голову, грустная улыбка заиграла на ее губах.

— Я ценю это. Это была автомобильная авария, так что я никак не была к ней готова. Но я учусь справляться.

— Как ты справилась с этим, когда узнала новости? — это был глупый вопрос, который никто не должен задавать. Но для таких людей, как мы, иногда достаточно было одной трагедии, чтобы вернуться в прошлое.

Она посмотрела прямо в мои в глаза, когда ответила.

— Я упала на дно, но мне удалось подняться, — она подняла руки, указывая на десятки фотографий, окружавших ее. — И вот я продолжаю жить дальше. Шаг за шагом, секунда за секундой.

Я кивнул, ощутив неожиданную гордость. У меня защемило в груди, когда я увидел, как она смотрит на меня, в ее глазах блеснула беззащитность.

Мы уже не были так близки, но в том, как она смотрела на меня, ничего не изменилось.

Не изменилось и то, что я чувствовал в глубине души, там, где Хэдли Бэнкс не имела права находиться.

Я прочистил горло.

— Мы должны поговорить о Розали.

— Да. Конечно. Ты уверен, что я не могу предложить тебе

выпить?

Я рассмеялся.

— У тебя есть виски?

— Сейчас одиннадцать тридцать.

— Это значит «нет»?

— Зависит от обстоятельств. Ты пытаешься заставить меня напиться, чтобы смягчить удар,

или ты пытаешься набраться смелости, чтобы сказать мне, что ты завершил мыслительную часть своего процесса и пришел сообщить хорошие новости?

— Я еще не уверен.

Она улыбнулась, лучезарно и искренне.

— В таком случае, у меня есть шампанское.

— Думаю это лучше, чем ничего.

Она хихикнула, задев меня плечом, когда проходила мимо, и я молча проклял тот факт, что мое тело отреагировало на столь незначительный контакт с ней.

Она сразу же направилась к холодильнику и достала апельсиновый сок и бутылку шампанского, пока я садился на барный стул с видом на её кухню.

— У тебя очень мило, — сказал я ей, когда она вынула пробку с помощью салфетки, раздался тихий хлопок.

— Спасибо. Это многое значит, учитывая, что это говорит социальный работник Хант. Полагаю, это неожиданный визит на дом?

Я рассмеялся.

— Я слышал, что предполагать — это плохо, помнишь? Но да, что-то вроде этого.

Она налила шампанское в два фужера, долила в них апельсинового сока и протянула один мне. — Ну, если ты хочешь осмотреться, давай. Наверху смотреть особо нечего. Комнаты обставлены, но скудно, поскольку я декорировала их снизу вверх. Однако могу тебя заверить, что все сделано по правилам. У меня сигнализация на всех дверях и окнах, защелки с защитой от детей на обеих аптечках, чистящие средства находятся в недоступном месте, и на всякий случай, — она наклонилась и достала из-под раковины красный огнетушитель, с громким стуком опустив его на мраморную стойку. — Я профессионал на кухне, поэтому не ожидаю, что эта малышка найдет себе применение. Но никогда нельзя быть слишком осторожным.

Я осушил больше половины напитка одним долгим глотком.

— Твоя подруга Бет помогла тебе пробраться в наш дом?

— Нет. Мой адвокат Бет помогла с этим, — она покрутила ножку бокала между пальцами. — Мы знали, что ты не обрадуешься моему возвращению, поэтому я хотела быть готова ко всему, что ты можешь на меня бросить.

Я покачал головой и вздохнул.

— Мне не нужно ничем в тебя бросаться. Я просто хочу защитить свою дочь.

— Я понимаю.

Я положил оба предплечья на стойку и наклонился к ней.

— Не думаю, что ты понимаешь, поэтому буду откровенен. Я не доверяю тебе, Хэдли. Я не доверяю твоим мотивам. Я не доверяю твоей способности заботиться о ребенке. И, что самое главное, я не верю, что ты останешься здесь достаточно долго, чтобы оправдать рассказ для Розали, что ты ее мать.

Ее рот приоткрылся, а на лице промелькнула обида.

— Но… это не меняет того факта, что ты ее мать. Во всяком случае, с биологической точки зрения. Поэтому я пришел к выводу, что мне нужно научиться принимать этот факт. Но тебе придется работать со мной.

Обида исчезла, когда ее рот растянулся так сильно, что удивительно, как улыбка не расколола ее лицо.

— Договорились. Чего бы это ни стоило. Я готова.

— В течение следующего года мы с тобой сможем узнать друг друга получше. Ты сможешь доказать мне, что не только можешь справиться с появлением в твоей жизни ребенка, но при этом ты планируешь остаться с ним. Тогда… возможно, мы сможем познакомить тебя с Розали.

Она медленно моргнула.

— Прости, ты сказал пройдёт «год», прежде чем я познакомлюсь с Розали?

— Да.

Я знал, что она ни за что на свете не согласится на это. Но никто не начинал

переговоры с их лучшим предложением. Она предлагала что-то абсурдное, вроде двух недель, я — девять месяцев, и мы продолжали спорить, пока не сошлись на шести месяцах. И только тогда я уступил.