В светлой низине близ берега, где птицы пели, сливаясь в неровный хор, Тонг встретился с вождем одного из племён.

— Ты хочешь пройти на север? — гоблины вполне легко осваивали чужую речь, гораздо быстрее и легче, чем островитяне или даже люди.

— Да. Мой путь лежит на север.

— Я сражался с Нарума. Много лет назад. Родителей моих порубили. Был Эр. Теперь Мерхон. Скоро Эр не будет, только Мерхон будет.

И тогда Тонг Нарума внимательнее пригляделся к сидящему перед ним гоблину, с которым разговаривал. На самом деле это был самый приятный гоблин из всех, которых он когда-либо видел. Одет он был в шкуры местных зверьков, и так бедно и просто, как все гоблины его племени, что были опытными охотниками. Большие черные глаза этого гоблина обросли веками с множеством складок, щеки его тоже свисали складками. Его морда если и походила на морду собаки, то это была вполне симпатичная собачонка, не лишенная мудрости, такая, какая хорошо бы относилась к детям. Но любого зверя можно довести до отчаяния, так говорил отец Тонга.

— Ты не хочешь меня пропускать?

— Если хочешь пройти на север, иди.

— Ты уверен в этом, гоблин? — в голосе Тонга послышалась нотка раздражения, но вождь не придал этому значения.

— Я не встану у тебя на пути, Нарума.

Гоблины знали свои силы и не всегда шли на врага открыто, часто они ударяли в спину тем, кто им не нравился, за это в Эр их презирали. Островитянин сел скрестив ноги, отложил в сторону меч. Речь его вернула себе ту задумчивую тягучесть, с которой он обычно обговаривал дела, требующие более обдуманного решения.

— Твое племя давно здесь живет?

— Мой отец тут охотился, его отец, и его отец. Мои дети сейчас охотятся, их дети будут.

— Ты боишься легиона? Вождь, Мерхон очень далеко отсюда.

— Плиты с камнями. Мерхон нигде не далеко. Придет. Очень быстро.

— Ты видел платформы? — и Тонг сделал изображающее полет движение ладонью.

— Был в рабстве. Много лет прошло. Видел плиты с камнями.

— Ты… наверное ещё молодой был, вождь.

— Да.

— Что ты хочешь за пропуск?

— Ничего не надо. Обойди. Там перевал, — и он показал рукой, не спуская глаз с Тонга.

— Мне нельзя там идти. Меня увидят враги. И тогда, они точно придут сюда, к тебе, к твоим детям, внукам… Уже больше не поохотишься.

— У Мерхона везде глаза.

— Да, вождь, везде глаза… Знаешь, я мог бы не только не вырезать все твое племя целиком… но даже дать тебе немного серебра.

Гоблин только промолчал в ответ. По его жабьим глазам невозможно было подумать, что он чувствует в этот момент, как бы Тонг не вглядывался в них.

И стало грустно Тонгу Нарума. Потому что не хотел он истреблять целое племя гоблинов посреди столь красивого хвойного леса. Не хотел марать меч на глазах у древесных духов, которых очень почитал за то великолепие, которое они хранили. Но кроме эстетических соображений, у Тонга было военное опасение, другие племена могли настроится против него.

Спустя какое-то время гоблин сам заговорил:

— Мерхон придет. Везде Мерхон будет. Будет это. Не будет ничего другого.

— И поэтому ты ждешь, когда мерхонцы и придут и учинят расправу? — Тонг усмехнулся.

— Мерхонцы не придут, если их не трогать. Мое племя не трогает.

Островитянин замолчал в раздумьях.

— Что я могу тебе дать, вождь? Ты хочешь серебро?

— Ничего, Нарума. Я хотел, чтобы ты не шел этими лесами. Но если хочешь, иди.

— Ты не просишь платы. Мне придется убить здесь всех, чтобы никто не напал на меня потом. Ты… не веришь мне? Не веришь, что я сделаю это?

— Я покажу тропу ближе к вершинам, — смиренно ответил гоблин.

Сощурив глаза, Тонг хмуро направил взгляд в никуда.

— Ты не только покажешь мне эту тропу. Ты пойдешь со мной и будешь идти, пока я не завершу свой поход и не вернусь в эти низины.

Подняв испуганное лицо, гоблин замотал головой.

— Серебро, серебро, Нарума!

— Нет, ты пойдешь со мной, — и Тонг засмеялся.

Деревянные ворота в стене были открыты. Матиас любил сидеть здесь, любуясь облаками, проходящими совсем близко под башнями, скрывая нижние этажи. Свешивая ноги с края, Матиас пил вино и думал о том, как сколотит ещё одну лодку для господина Кина.

Пахомий был занят только тем, что, вытачивал кристаллы и колдовал над ними, наполняя их энергией. Ограда из тонких деревянных стен теперь создавала для него отдельную комнату в мастерской, он называл её своим углом и просиживал там дни напролет, работая над механизмом. Матиас его не трогал.

Ему вообще сильно повезло с таким приятелем как Пахомий. Лучшего партнера не сыскать. Талантливый маг, благодаря искушенности которого торгашеское упорство Матиаса нашло наилучшее применение. Матиас торговал овощами на рынке, продавал разные безделушки, занимался торговлей навынос в жилых башня трибы ремесленников и даже в трибе легатов. Все это ему давно осточертело. Ему хотелось предлагать людям товар, который менял бы их жизнь, и теперь у него был такой. Матиас был уверен, что сейчас они просто балуются, но при смекалке таких магов, как Пахомий, кристаллы за считанные десятилетия изменят все хозяйствование и образ жизни человека. Кристаллы будут делать всю работу, магическая энергия заменит рабский труд, люди будут свободны и смогут посвятить себя искусствам…

— Чего замечтался тут? — послышался голос Тобиаса.

— Эй, кто тебя впустил?

Тобиас посмеялся.

— Меня здесь уже знают.

Короткая пауза. Все наслаждаются легким ветерком и теплыми лучами солнца, небосвод над облаками был насыщенным.

— Ты грустный какой-то, — прервал молчание Матиас.

— Думаю о том, что ты будешь делать дальше.

— Как твои родители поживают?

Матиас передал Тобиасу бутыль, и тот сделал пару больших глотков.

— Замечательно. Все также прислуживают в башне.

— Хорошо, что ты не переживаешь за них. Они у тебя пристроены, при господине. Это хорошо.

— Да. Им уже и самим хорошо. Прислуживать ведь в рабстве это лучшее.

— Да, не в воздушном порту горбатиться…

— Эх, Матиас, не нравится мне это твое презрительно отношение к тяжелому труду. Мы же боремся, чтобы не было такого вот презрения. Чтобы равны были все, чтобы уважали человека за то, что он свое дело делает, каким бы оно ни было.

— Разговорился, смотри-ка, держи ещё, — и Матиас вновь передал Тобиасу бутылку.

А тот её допил и выкинул прямо в облака. Матиас громко рассмеялся.

— Прилетит какому гоблину по голове, и то хорошо.

— Смотри-ка, Тобиас, и ты какой злой оказывается.

— Да где ж я злой. Матиас, то ж гоблины.

И Матиас снова посмеялся.

— Что ж ты ржешь, как конь.

— А что такое конь?

— А, это раньше были такие зверюшки. До телепортации города на эту планету. Они ржали, ну как ты сейчас, вот так же ржали. Лучший друг человека был, после собаки, а может даже и лучше собаки. Хотя не нам судить о звериной преданности, она глубже нашей, человеческой.

— Зря, ты, Тобиас, так о людях, — ухмыльнулся Матиас.

Раздался стук в двери мастерской. Матиас лениво поднялся и пошел открывать. Вскоре он вернулся с Диодором.

— Приветствую, — сказал Тобиас.

— Привет, Тобиас. Как у тебя дела?

— Оставь эти новомодные приветствия. Плевать тебе на то, как у меня дела идут. Я ж знаю. Жизнь раба кого может интересовать?

— Ты чего, Тобиас, — чуть замялся Диодор, — ну, как знаешь. Не хочешь, не говори ничего.

— Он обычно такой, Диодор, — объяснял Матиас, доставая из сундука неподалеку новую бутыль вина и кубки, — Тобиас не любит современных привычек.

— Не люблю, — подтвердил тот и сделал глоток.

— Мне это не очень интересно, — сказал Диодор.

— Тебе особо ничего не интересно, — ответил Матиас, — и ничего ты не делаешь, ты бездельник. Тебя мало что волнует из серьёзных вещей.

— Ну это неправда, это просто не так, — произнес это Диодор с присущим ему равнодушным видом, словно все сомнения на его счет разбивались об него, как волны об утес.