А ничего. Совсем ничего такого блудница поневоле в себе не находила. Внутри была просто дыра, в которой все тонуло – любые возражения, протесты, любые «хочу» и «не хочу». Из-за этой ненасытной дыры поступать она могла только так, как предлагалось ей окружающей средой. Не иначе. Сознательное волеизъявление? Она уже и думать о таком забыла. Она лишь следует тому, что выпадает ей. Слабые попытки сопротивления, хотя бы только мысленного, ничего не значат, подавляемые собственными же действиями. Будто кто за ниточки дергает.

Вот и эта маска блудницы так просто сдаваться не собиралась. В конце концов, новые возможности – это всегда новые возможности. И новый взгляд на мир. И драгоценный опыт – а уж опыт не променяешь ни на что в жизни.

Так Ди стала блудницей.

Но влек ее к себе не храм, которому она теперь принадлежала, а древний каменный гигант, господствующий над городом и никем незамечаемый.

Вблизи его стены были шероховатыми, покрытыми сетью морщин – микроскопических трещин в каменных монолитах, плотно притертых друг к другу. И ни единой росписи, никаких рельефов. Портики, числом четыре – по одному с каждой стороны, – до крайности просты и скромны. Эту простоту впору было бы назвать голизной – совершенной обнаженностью. Но в обнаженности этой не чувствовалось ни капли примитивной грубости – только невинность, странная беззащитность и простая безыскусная премудрость.

Четверо ворот башни были заперты. Но к каждым было приделано большое бронзовое кольцо – чтобы стучать. Ди не знала, обитаема ли пирамида, но решила, что обязательно постучит в ворота. Потом. Когда немного освоится в городе, чтобы понять смысл Башни.

Она уходила от монументального великана с неясным ощущением – отчего-то мнилось, что там, в Башне, она сможет найти то, что потеряла, получить ответ на главный свой вопрос. Это чувство внушала сама Башня – ее спокойная древняя уверенность и безмятежная молчаливость.

Между тем город за то время, пока она общалась с Башней, разом оживился. На улицах стало больше людей, больше скачущих вприпрыжку мальчишек, больше женщин с ясными, радостными лицами. Все они шли или бежали в одном направлении.

Скоро весть дошла и до храмовой блудницы, соединяющей отныне в одно целое собственную жизнь и жизнь города. Люди шли встречать войско и своего царя, с победой возвращающихся домой. Ди слилась с толпой и теперь жила ее нетерпением, ее ожиданием, ее возбуждением. Среди возвращавшихся у нее не было ни мужа, ни брата, ни милого друга – но храмовой блуднице не чужды ни восторженность самозабвенного пыла истинной дочери своего города, ни простое любопытство обычной горожанки.

Толпа запрудила широкую улицу, упирающуюся в городские ворота – настежь распахнутые. Усердно работая локтями и втискивая себя в щели между боками, Ди пробралась вперед – к самому проходу, оставленному для войска, вступающего в город. В воздух летели крики, гудел тысячеголосый говор.

Когда из-под арки приземистой воротной башни на брусчатку ступил копытами конь с царственным седоком, город на мгновение объяла тишина. Секунда – и безмолвие взорвалось громом ликующих воплей.

Города любят правителей, приносящих им удачу и славу.

Ди во все глаза глядела на человека, едущего впереди колонны – он был осанист, безбород и обилен мужской статью. Довольная улыбка блуждала на лице – на губах и в глазах. Он смотрел на свой народ горделиво, с сознанием хорошо сделанного дела – для них же сделанного, для всех тех, кто радовался его возвращению и громко славил его имя. И одновременно цепко, внимательно смотрел. Но не как коршун, выслеживающий добычу, а как путник, вглядывающийся в ночь, – не видно ли где призывного огонька?

Ди почувствовала удар – резкий толчок сердца. Может быть – вот оно? Она решительно вышла вперед – оторвалась от толпы, встала перед всадником с тонким серебряным обручем на царственной голове.

– Не меня ли ты ищешь, царь? – храбро спросила она, с вызовом глядя ему в глаза. Он спокойно смотрел на нее, остановив коня, – долго, оценивающе. Толпа вокруг затихла, ожидая ответа. А Ди только сейчас задалась интересным вопросом: в обычае ли здесь отвергать блудницу, отказывая той, которая безропотно отдает себя всем? Потом он повернул голову и сказал что-то негромко одному из своих военачальников. Тот ухмыльнулся. Ди почувствовала, как вспыхнули жаром щеки, но смолчала. Она ждала ответа, обращенного к ней, а не к кому-то другому.

– Все, что я ищу, уже найдено. Ты не можешь дать мне большего, жрица любви. Так же как и я тебе.

Ди разочарованно отступила в сторону и смешалась с толпой. Поток победителей продолжил движение. Из ворот изливались все новые и новые волны – конница, пехота, обозы с фуражом и ранеными, шеренги, квадраты, колесницы. Город принимал их в себя – без устали, без жадности, без отказа, ничуть не умаляя своей способности вместить еще столько же, еще больше.

Ди пробиралась сквозь торжествующую толпу. Здесь ей больше нечего делать. Она попытала судьбу – и ошиблась. Предложила себя и свою любовь, но дары не были приняты. Может быть, потому, что они тоже – маска? Но разве весь этот город – не маска, надетая на истинную физиономию реальности?

Солнце медленно клонилось к горизонту. Ди вышла к морю, на пустынный берег. Вокруг – лишь песок да выброшенные прибоем обломки рыбачьих лодок – наверное, недавно был шторм. Она уселась на песочный взгорок, поджала колени и уткнула в них подбородок. Солнце жгло кожу даже сквозь загар.

Солнце… оно вызывало смутное, неприятное ощущение. Ощущение пряталось в подсознании и никак не подцеплялось, не выходило наружу. А когда Ди прекратила попытки выцарапать его из глубин и отвлеклась на тяжело ползущего по песку большого бронзового жука, оно вдруг всплыло само. Да с таким резким всплеском, что Ди вздрогнула, подскочила на месте и снова бессильно шлепнулась в песок.

Солнце двигалось в обратную сторону. Между тем о южных широтах и речи быть не могло – безусловно, северные. В этом она была безотчетно уверена.

Город-маска. Конечно. Здесь все должно быть наоборот. Наизнанку?

Ди почувствовала голод. Вспомнила о монетах, зашитых в поясе и выковырнула два неровных серебряных кругляка. Потом долго плутала меж домов, ища съестную лавочку. Пока ходила, из дырки в неосторожно разорванном поясе выпала еще одна монета и, прозвенев, легла на грубый уличный булыжник. Краем глаза Ди заметила синхронный поворот голов прохожих, среагировавших на усладительный звук. Ди быстро накрыла монету рукой, зажала в кулаке. Завернула за угол, перевязала пояс, затянув дырку узлом. Затем пошла дальше, размышляя над особенностями и превратностями человеческого восприятия. Людской разум не видит безмолвного большого, того, что нависает над ним, высится горою, – но всегда готов принять в себя, под солнце своего внимания, звонкую мелочь. Серебряная монетка против могучего храма неизвестного бога.

В том, что Башня – это храм, только не тот, где живут блудницы, Ди больше не сомневалась.

У бродячего торговца она купила круглую ячменную лепешку и горсть сушеных фиников. Умяв все это, напилась из ручья, рукотворным водопадом струившегося с каменных плит на одной из улиц и здесь же уходившего в землю.

Потом до самых сумерек просто бродила по городу – без цели, без мыслей, впитывая в себя пыль веков, которая еще не стала пылью, но была зримо представлена живой, хотя и неторопливой жизнью города.

А за несколько минут до того, как на город камнем упала черная шапка ночи, ее неожиданно схватили сзади за плечо.

– Вот ты где шляешься, гадкая девчонка!

И сильные руки развернули ее лицом к их обладательнице – неопрятного вида матроне, с грубым низким голосом и темной полоской над верхней губой. Развернули – и тут же отпустили.

– Ай! Не та?!

Ди, долго не думая, задала стрекача. Уж очень не хотелось быть уличенной в краже храмовых одежд у их растяпы-хозяйки да еще оказаться под конвоем этой нежной и ласковой «мамки» с усами.