Беженцы тотчас притихли в ожидании ответа.

- Какие – остальные? – строго спросил Факел.

Под его взором старичок малость пожух, но не отступил и несколько витиевато напомнил, что пропало куда больше народу, чем мы сегодня настреляли.

- Не всё сразу, старина, - сказал я. – Не всё сразу. Давайте вначале с этими злодеями разберемся.

- Так вы же с ними это… разобрались уже, - произнес какой-то крестьянин.

По крайней мере, одет он был по-деревенски, и в лаптях.

- Не до конца, - ответил я. – Нам нужно знать, как их звали, где они жили и всё прочее.

Что именно "прочее", я и сам толком не знал, потому оглянулся на Факела.

- Эти люди наверняка бывали среди вас, - неожиданно мягко заговорил инквизитор. – Жили среди вас, пользовались вашим гостеприимством и высматривали, как бы напасть на вас. Посмотрите на них. Кто-нибудь уже видел их раньше?

Насчет гостеприимства он определенно маху дал, но в целом сработало. Когда Факел указал пальцем на трупы, взгляды последовали за ним. Люди забормотали, негромко переговариваясь. Бородатого признали сразу.

- Из городских он, - уверенно заявил босоногий парень призывного возраста с фингалом под левым глазом. – Из Дубровника.

Добрая дюжина голосов это тотчас подтвердила, но как его звали – никто сказать не мог. До личного знакомства он ни с кем ни снизошел. Всё, что знал парень:

- Плотник он здешний.

Как оказалось, бородатый регулярно набирал себе подручных: погрузить что-нибудь, например, или еще какую работу в том же духе исполнить. Работа обычно была тяжелой, но плотник считался государственным служащим и расплачивался полноценными пайками, причем, в отличие от других городских, ничего из них себе не забирал. За право первым полебезить перед ним, выпрашивая работу, мужики, бывало, даже дрались.

Затем женщина в синем платье заявила, что одного из подельников бородатого она точно встречала. Он, шельмец, у нее пятак занял, и не отдал. Женщину звали Вера Ивановна и она пришла с последней волной беженцев. Шли они на Петрозаводск, но прошел слух, будто бы в город беженцев не пускали, и они свернули на Дубровник. Здесь уже был лагерь таких же неудачников. Вот при повороте на Дубровник этот тип к ним и прибился.

Был ли с первым подельником – второй, этого Вера Ивановна не запомнила, но еще один босяк уверенно заявил, что в лагере они уже были вдвоем. Более того, эти двое еще и к плотнику подлизаться успели. Новоприбывшим приличная работа якобы не полагалась, ее и пришедшим раньше не всем хватало, но плотник в такие тонкости не вникал и брал тех, кто ему глянется.

- И, прямо сказать, - добавил парень с подбитым глазом. – Хоть и людоед, а справедливый человек был. А то эти, - он неопределенно мотнул головой. – Захапали всю работу себе, а жить всем надо.

Кто-то резко ответил, что его сюда никто не звал, и свидетельские показания потекли потоком. Если бы я вникал в перебранку, мог бы узнать, кто тут вор, кто – подлец, а по кому и вовсе виселица плачет.

- Ты был прав, - сказал я Факелу. – Коллектив не дружный.

Инквизитор со мной согласился, и добавил, что здесь мы уже узнали всё, что могли. Лошадка согласно фыркнула. Мол, пойдем отсюда. Когда мы уходили, парню подбили второй глаз.

- Давай-ка еще церковь проведаем, - сказал Факел. – Священники обычно многое о своих прихожанах знают.

- Вряд ли культисты ходили сюда на исповедь, - ответил я.

Судя по внешнему виду, ее и простые прихожане-то не жаловали.

- Внешность бывает обманчива, - сказал мне Факел.

Крыльцом церквушке служила полугнилая доска, брошенная перед входом прямо на землю. Входная дверь оказалась не заперта. Она громко скрипнула, когда я потянул ее на себя. За дверью была темнота. Из нее тоненький, похожий на детский, голосок спросил:

- Кто там?

Только теперь я вспомнил, что староста говорил что-то про приют.

- Свои, - сказал я.

- Смиренные братья инквизиции, - добавил Факел, постаравшись, чтобы это прозвучало действительно смиренно.

Когда он действительно хочет, у него это получается.

- Смирные – это хорошо, - раздался другой голос, постарше и определенно женский.

Затем в темноте появился свет. Он озарил темные сени и фигуру в монашеской рясе со свечой в руках. Свечу держала девица лет шестнадцати, вряд ли больше. На лицо – симпатичная, но взгляд – настороженный и строгий одновременно. Он сразу давал понять, что незваным гостям здесь не рады, а мы, как ни крути, они самые и есть.

Тем не менее, монахиня сказала:

- Добро пожаловать.

Факел привязал лошадку у входа и мы вошли. Сени были просторные, а захламлять их, по всей видимости, было нечем. Монахиня представилась как сестра Анна, глава здешнего приюта. Я в ответ представил нас обоих. На прозвище Глаз она среагировала, внимательно глянув на меня, но ничего не сказала. Когда я рассказал о цели нашего визита, она, секунду подумав, твердо заявила, что трупы останутся снаружи, а ее подопечные – внутри. А вот вопросы позадавать – отчего бы и нет?

- Только, пожалуйста, оружие оставьте здесь, - сказала сестра Анна.

Факел без слов сбросил сбрую с огнеметом на пол. Я посомневался, стоит ли оставлять без присмотра мою прелесть. Факел предложил повесить винтовку на стену. Там были рядком вбиты гвозди вместо вешалок. На некоторых висели какие-то тряпки. Свет с улицы туда не попадал, и за тряпками кожаный чехол был неприметен, а скрип входной двери возвестил бы о новых гостях.

Из сеней в главное помещение вела толстая дверь. За ней на табуретке сидел страж: мальчишка лет двенадцати с колом в руках. Не удивлюсь, если кол был осиновый. В центре комнаты стоял длинный стол, по обе стороны которого расположились дети. Их было дюжины две, от совсем малышни до подростков. Перед каждым стояла деревянная миска. Когда мы с Факелом вошли, все дружно повернулись к нам.

- Привет честной компании, - с улыбкой сказал я.

Дети вначале глянули на сестру Анну, затем по рядам за столом прокатилось приглушенное "здрасте".

- Здравствуйте, дети, - сказал Факел, разглядывая помещение.

Сестра Анна задула свечу, но дырявая крыша пропускала достаточно света. В углу был сложен камин. Над огнем висел закопченный котелок – всего один. Рядом на кирпиче стоял чайник. За ними приглядывала девчушка с длинной деревянной ложкой в руках.

- Скажите мне, - попросил Факел, проходя по помещению. – Кто-нибудь из вас знает здешнего плотника?

Дети дружно уткнулись взглядами в пустые миски. Кто-то едва заметно помотал головой.

- Он чаще на лесопилке бывал, чем у нас в лагере, - сказала сестра Анна. – Наверное, вам лучше там поспрашивать.

- Наверное, - согласился Факел. – Но, быть может, и здесь кто-то что-то слышал.

Если и слышал, то с нами поделиться не спешил. Факел задал им два десятка вопросов, как прямых, так и наводящих, но ответ был тем же самым – робкие пожимания плечами, мотания головой и опущенный взгляд. На двадцатом вопросе терпение инквизитора начало иссякать. Учитывая, что оно обычно иссякало на первом, это он еще неплохо держался.

- Странно это, - все еще спокойным тоном, словно бы размышляя вслух, произнес Факел. – Вы живете посреди лагеря, и ничего вокруг себя не видите.

- У нас и в приюте забот хватает, - пояснила сестра Анна. – Здание старое, внимания требует. Да и вообще мы стараемся не привлекать к себе излишнего внимания.

- Нелады с соседями? – спросил я.

- Я бы так не сказала, господин Глаз, - ответила сестра Анна. – Бывает по-разному. Иногда люди жертвуют приюту, иногда обворовывают. На круг примерно то на то и выходит, но пожертвования вызывают нарекания у других беженцев. Особенно у тех, кто в поте лица зарабатывает хлеб насущный. Мы стараемся помогать лагерю, чем можем, но можем мы немногое, и когда староста выделяет нам какие-то припасы, эти люди полагают, что мы получаем их незаслуженно.

Она развела руками. Мол, такая тут жизнь. Девчушка у очага робко вклинилась в разговор и доложила, что каша готова.