Литмир - Электронная Библиотека

Не понравилось ему и когда вечером к ним приехала тётя Элен, жена папиного брата. Её муж, дядя Генри, который был владельцем лесопильни возле Коллингвуда на Джорджиэн-бэй, велел ей пожить у них несколько дней, пока доктору не станет лучше.

Тётю Элен нельзя было назвать злой или противной. Просто она чересчур хорошо знала, что следует делать, и в доме была чужой. Маленькая, полная, с тёмными волосами, ярко-розовым лицом и пухлыми руками, она двигалась быстро и энергично, распространяя запах свежевыстиранного белья и дешёвого мыла. А вскоре и миссис Джексон, что-то сердито ворча себе под нос, тоже забегала по дому.

А в четверг у доктора Болдуина, хотя он не поднимался с постели, неожиданно случился второй сердечный приступ.

С этой минуты Люк понял, что его отец может умереть. Он понял это потому, что два доктора, которые приехали к ним, с мрачным видом о чём-то шептались, а миссис Джексон побежала к себе в комнату — Люк на цыпочках пошёл вслед за ней, — легла на кровать и тихо заплакала. Люк прислушивался, стоя за дверью, и ему было не по себе, потому что он ни разу не видел миссис Джексон, которая считалась суровой, ворчливой, но разумной женщиной, в слезах. Выйдя из комнаты, она вдруг обняла его, и ему стало совсем страшно. Были и другие обстоятельства, наводящие его на мысль о возможной смерти отца, и Люк упрямо твердил про себя: «Они думают, что папа умирает», будто старался привыкнуть к звукам этого страшного слова, в действительности ничего для него не значащего. Он и представить себе не мог, что его отец и вправду может умереть и навсегда его покинуть.

В эти горькие дни Люк больше, чем в чём-либо другом, нуждался в друге, которого никак не могли заменить ему эти женщины. Он снова начал тосковать по Майку, маленькому ирландскому терьеру, который три месяца назад погиб под колёсами молоковоза. Отец предлагал завести новую собаку, но Люк отказался. Никто не заставит его забыть Майка.

Поэтому, пока тётя Элен без конца посылала телеграммы и перешёптывалась с миссис Джексон, он держался в стороне и лишь порой недоумевал:

— Почему мне нельзя поговорить с папой?

— Будь умником, Люк, — только и слышал он в ответ, сердился, и ему становилось немного легче.

До последнего дня лишь врачам разрешалось входить в спальню. Потом с доктором Болдуином позволили поговорить взволнованной и неловкой в новом коричневом платье тёте Элен. А Люк всё ждал в своей комнате. Его пугал крик козодоев, мечущихся среди деревьев и труб на крышах соседних домов, поэтому он вышел в коридор и направился к спальне отца. Он живо представлял себе каждый предмет в комнате: большое кресло у окна, затейливой резьбы кровать красного дерева, которая принадлежала ещё его бабушке, и такой же работы бюро, и когда он, вспомнив об этих вещах, ясно представил их себе, ему сразу стало легче.

Из спальни вышел аккуратный молодой врач, похожий на начинающего бизнесмена в своём солидном двубортном сером костюме.

— Люк, — взяв мальчика за руку, заговорил он таким доверительным тоном, словно они были сверстниками, — твой отец хочет поговорить с тобой. Он тебя зовёт. Но долго говорить с ним нельзя, Люк. Ясно? Такой большой мальчик, как ты, знает, как себя вести, правда?

— Да, сэр, — ответил Люк.

— Тогда пойдём, — сказал молодой врач и повёл Люка в спальню.

Но как только Люк вошёл в комнату, все знакомые предметы тотчас перестали быть знакомыми. Отец даже не повернул головы. В спальне была тётя Элен с доктором, и Люк, словно во сне, подошёл к кровати, стараясь вежливой улыбкой не только скрыть своё горе, а наоборот — убедить присутствующих, что он ничего не боится. Рука отца лежала поверх одеяла, и, увидев эту руку, Люк бессмысленным взглядом уставился на неё.

— Здравствуй, папа, — наконец робко дотронулся он до отцовской руки.

— Люк, сын… — отозвался отец. Голубые глаза его были открыты, но, должно быть, ничего не видели. Чуть повернув голову — взгляд его стал на удивление отчётлив и спокоен, — он попытался заговорить: — Люк! — задыхаясь, сказал он. — Люк! — пальцы его ухватились за руку сына. Губы чуть дрогнули, будто он хотел улыбнуться той улыбкой, которую особенно любил Люк. И как только Люк увидел эту судорожную улыбку, сразу ему пришли на память все те незначительные поступки, которые они совершали вдвоём, долгие прогулки вместе, вечера, когда отец читал ему перед сном, объяснения того или иного явления, многократно пересказанные легенды, общее мнение о том, что мир полон надежд и тайн, которые нелегко постичь. Эта улыбка свидетельствовала, казалось, по секрету о том, что силы отца ещё не иссякли, и Люк верил ей гораздо больше, нежели волнению, написанному на лице застывшей в ожидании тёти Элен, или напряжённому и всё понимающему взгляду молодого врача, который стоял в ногах кровати. Вся их с отцом жизнь мелькала у него перед глазами, жизнь вдвоём, которую ничто, казалось, не могло нарушить. Он стоял и ждал, улыбаясь чуть боязливой улыбкой.

— Люк, сын, — медленно продолжал отец, — я, может, покину тебя на время. Я исчезну… уеду… Но я буду с тобой, понятно, сынок?

— Да, папа, — прошептал Люк.

— Мне бы хотелось, чтобы ты переехал жить к тёте Элен и дяде Генри. Он очень хороший человек, Люк, добрый и будет заботиться о тебе. Мальчику полезно пожить в небольшом городке. Поезжай к ним, Люк.

— Хорошо, но только не сейчас, папа, — не согласился Люк.

— Не сейчас, но очень скоро, сынок.

— Хорошо, скоро.

— И ещё, Люк, — голос доктора стал ещё тише, казалось, он говорит издалека, прилагая ещё больше усилий, — мне бы хотелось, чтобы ты научился у дяди Генри, как нужно жить. Слушай и запоминай то, что он скажет. Хорошо, сынок?

— Хорошо, папа. Я буду учиться у дяди Генри.

— Чтобы никому не быть в тягость, — прошептал доктор и попытался повернуть голову. Он посмотрел на жену своего брата, и она быстро-быстро закивала головой. — Генри умеет жить, он всегда умел, правда, Элен?

— Конечно, конечно, — поспешила согласиться она.

После долгого молчания доктор Болдуин прошептал:

— Люк, ты ещё здесь?

— Здесь, папа.

— Я всегда буду рядом с тобой, сынок. Здесь и там… Недалеко.

Он вздохнул, и дыхание его стало прерывистым. Молодой врач сделал знак тёте Элен увести Люка.

Потом Люк стоял у дверей в гостиную, где тётя и миссис Джексон о чём-то тихо беседовали. Ему не понравилось, что у миссис Джексон как-то странно дёргается лицо, а глаза остекленели от слёз, хотя она старалась не плакать, пока они шептались, и потому у неё был чересчур суровый вид. Ему стало страшно.

Не понимая, что женщинам хотелось по-матерински обнять и утешить его, он смотрел на них с тревогой.

— Иди ко мне, Люк, — прерывающимся голосом позвала его миссис Джексон и, когда он медленно приблизился, не удержавшись, заплакала: — О Люк, милый ты мой мальчик, мальчик ты мой!

— Люк… сын… сыночек… — встав, зашептала вдруг тётя Элен с полными слёз глазами, и, хотя у неё никогда не было сына, да она и не жаждала иметь детей, ей хотелось обнять Люка, потому что он терял отца и оставался один на свете. Это чувство материнской нежности было столь неожиданным для неё, что в горле у неё встал ком, который мешал её говорить.

Больше всего Люк был поражён тем, как тётя судорожно глотнула и как затрясся её подбородок.

— Подойди ко мне, Люк, — позвала она.

— Зачем? — спросил он, настороженно держась поодаль.

— Ладно, Люк, не нужно. Да благословит тебя господь, — мягко сказала миссис Джексон. Она тоже встала и попыталась обнять Люка, но он чуть ли не со злостью оттолкнул её.

— Что с вами? — заволновался он. — Оставьте меня в покое.

Он стоял, как стоял часто, опустив руки, его большие голубые глаза смотрели внимательно и твёрдо, на лоб упала прядь волос. У него был такой вид, будто он приготовился драться или бежать наперегонки, а в действительности лишь отчаянно негодуя: неужто они намерены занять в его жизни место, принадлежащее его отцу?

2
{"b":"93958","o":1}