Глава пятая
Врата Народов. Весна года 6745-го.
Ставка Саин-хана
Беспощадная вонь в юрте шамана-гадальщика и самого непривередливого заставил бы зажать ноздри и сломя голову выскочить на воздух, – но важность ожидаемого пророчества удерживало на месте Вечного и Непобедимого джихангира монголов. Поэтому − и всем остальным приходилось терпеть. Хотя тошнотворные запахи давно уже вызывали непроизвольные спазмы в переполненных жирной едой животах.
Растрепанный, перемазанный кровью и нечистотами, жрец Судьбы неистово ковырялся в бараньих внутренностях, – слишком долго даже для непосвященного в таинство гадания. Шаман тоже понимал это, но, помня о судьбе семи своих предшественников, не осмеливался встретиться взглядом с грозным и неумолимым Саин-ханом. А еще больший ужас на несчастного наводило единственный, всегда налитый кровью и яростью, глаз ханского аталыка − Субудай-багатура. Гадальщик давно бы уже поднялся с пола и предрек волю Богов, но именно сегодня безразличная Судьба упрямо молчала, не желая приоткрыть перед людьми даже краешек завесы, за которой, – будущее.
Время истекало. И хоть как ни медлил гадальщик с ответом, повелитель ожидал, а значит, слова должны быть произнесены.
Медленно и обреченно он распрямился, взглянул в суровое лицо джихангира монгольского войска и бухнулся перед ним на колени, пытаясь поцеловать кончик сафьянового сапога.
– Слушаю тебя, уважаемый, – отозвался Батый, брезгливо отодвигая ногой шамана. – Что Духи велели передать нам?
– О Солнцеликий, сжалься над несчастным байгушем! –взмолился шаман.
– Говори! – громыхнул Субудай-багатур. – Не испытывай терпения светлого хана!
– Боги молчат, о Уничтожитель всего живого! – едва слышно прошептал гадальщик, искоса посматривая на жестокого повелителя, и замирая душой, приготовился к самому худшему. И не ошибся в своих предположениях. Восьмой раз, услышав от гадальщика тот же ответ, Саин-хан свирепо выругался, круто развернулся и выскочил из палатки. Следом за ним поспешили верные тургауды и юртджи. В шатре остался только Субудай-багатур – живое воплощение самого Эблиса – Духа Зла.
Сказать, что Субудай-багатур был разъярен, значит, ничего не сказать... Аталык джихангира, лучший темник Потрясателя миров, священного Чингиза, прямо кипел от злобы. И не удивительно... В то время, когда Шейбани-хан уже покорил Булгарское царство, что на реке Каме, и его тумены празднуют победу, он – Раненный барс, кто вместе с Джебе-нойоном, Богурчи и Мухурти был одним из четырех копыт непобедимого Чингизового коня, – вынужден уже который день сидеть перед «Вратами народов», между Каменной грядой и Абескунским морем, вместо того, чтобы покорять чужие земли и пить из рук прекрасных пленниц сладкий напиток победы. А все из-за глупых гадальщиков, которым Боги пожалели подарить хотя бы нескольких крошек ума.
Субудай-багатур даже зубами заскрипел в сердцах.
Вот и Бекки, восьмой из этого безголового племени, лежит ниц перед ним. Но ни один еще не догадался сказать Бату-хану того, что юнец мечтает услышать. Как будто это требует каких-то чрезвычайных знаний. Даже он, Субудай-багатур, сам, без всякого гадания способный предвидеть удачу орде. Да и разве может быть иначе? В этом году на запад одновременно отправились десятки монгольских туменов, под знаменем внука славного Священного Правителя. А эти упрямые ишаки зарылись по уши в бараньем дерьме и, как один, бормочут: «Боги молчат! Боги молчат!..» Будто те вообще когда-то разговаривали со смертными. Люди узнают об их воле лишь тогда, когда уже ничего нельзя исправить. Что ж, безмозглого дурака и казнить не жаль... Все равно никакой пользы.
Субудай-багатур привычно щелкнул пальцами, давая знак великану Кинбаю, и обернулся плечами к жалкой, скорченной на грязном полу фигуре гадальщика. Личный охранник аталыка хорошо ведал, что должен делать, поэтому, не тратя попусту и мгновения, ухватил шамана за ноги, оторвал от земли, и уперев его челом в войлочную циновку, стал медленно пригибать жертве пятки к затылку.
Чувствуя на своем лице дыхание неумолимой смерти, гадальщик жалобно заскулил и, в поиске спасения, ухватился за последнюю мысль, которая неожиданно появилась в его охваченном ужасом мозгу.
– Погоди, Непобедимый! Милосердия! – прохрипел едва слышно, потому что горло уже сковывала судорога, а напряженный позвоночник вот-вот должен был треснуть, словно сухая ветка. – Я еще не все сказал!
Субудай-богатур, который было уже взялся рукой за закопченный полог палатки, заинтересованно остановился. Наученный понимать хозяина с одного взгляда, Кинбай в то же мгновение подхватил гадальщика и поставил на ровные ноги, – придерживая за воротник, поскольку у несчастного так дрожали колени, что сам он уже не мог стоять. А ко всем предыдущим нестерпимым запахам добавились еще и неповторимые «ароматы» выпорожненного кишечника и мочевого пузыря.
– Ну! – гаркнул аталык. – Только не пробуй крутить, Бекки. Иначе следующая твоя казнь будет намного страшнее. И ты, сын шелудивой верблюдицы, сто раз пожалеешь, что не умер теперь!
– Разве может несчастный раб, о Безжалостный Барс, даже помыслить, чтобы попытаться солгать, перед твоим всевидящим глазом? – едва слышно пробормотал, не имея даже возможности вдохнуть полной грудью, гадальщик.
Ответ обреченного понравилась Субудай-багатуру. Как все жестокосердные натуры он любил лесть, даже такую неприкрытую, а страх, который вызывал у людей, охотно воспринимал за преданность и почет.
– Ты принуждаешь нашего Повелителя ждать...
Аталык тоже говорил достаточно тихо, однако от звука его голоса вздрогнул даже верный Кинбай.
– Я говорил искреннюю правду, о Железный Барс, – затарахтел шаман. – Сегодня Боги не желали открыть мне будущее, но из увиденного я понял, что отхан-хатун Юлдуз, младшая жена джихангира, может дать совет, которым ты, самый Мудрый, останешься доволен, а войско сможет отправиться дальше.
Единственный глаз Субудай-багатура едва не вылез из орбиты от удивления. О Боги, он и сам думал, что нужно обратиться за помощью к любимой женщине своего воспитанника, и теперь услышал это от шамана. Вероятно, он поспешил засчитывать гадальщика к безголовому скоту. Если ему, пусть и перед лицом смерти, а все же приходят в голову подобные мысли, − то он еще не безнадежен и может еще пригодиться в будущем.
– Живи, – милостиво бросил несчастному и двинулся к выходу. А уже ступив одной ногой наружу, прибавил насмешливо. – Только в следующий раз, Бекки, советую шевелить мозгами быстрее, потому что можешь и не успеть... А Кинбая угости чашей хорошей арзы. Все-таки, он мог немного поторопиться и нажать сильнее. Тогда ты уже ничего не прибавил бы к сказанному, и псы таскали б сейчас по степи твою падаль... Хе-хе...
Однако гадальщик и без напоминания уже целовал сапоги своему недавнему палачу, потому что хорошо помнил, что над рабом и панский пес господин.
Вскочив в седло своего гнедого, Субудай-багатур медленным шагом направил коня к ханской палатке.
Наконец-то, все начало складываться одно с другому. Вдохновленный духом смерти, Бекки, дал хороший совет, и теперь только от него – военного наставника большого хана, зависело, как долго будут стоять еще на перепутье, объединенные под бунчуком внука Чингиза, силы монголов.
Юлдуз-хатун была «черной женой» Батыя, самой молодой из тех семи, что их отобрала мать Саин-хана Ори-Фуджинь для своего сына в далекий поход. Остальные шестеро красавиц, из богатых родов, сначала презрительно относились к хрупкой девушке, которая выросла в семье пастуха. Да и сам Батый, за ежедневными заботами и умелыми ласками других жен и наложниц, длительное время просто не замечал ее.
Однако маленькая Юлдуз выделялась среди всего ханского цветника острым умом и наблюдательностью. К тому же, ее верная служанка, китаянка И Лахе, к которой недавняя еще дочка пастуха относилась скорее как к сестре, чем как к рабыне, сумела подружиться из нелюдимою шаманкою Керинкей-Задан. При их помощи отхан-хатун первой узнавала обо всех важных новостях. Поэтому и сумела спасти жизнь новоизбранному джихангиру, когда Гуюк-хан, наследник монгольского престола, с верными ему ханами попытался убить Батыя. Предупрежденный женой, Саин-хан не попал в яму-ловушку, вырытую изменниками под ковром. А «черная жена» с того дня стала его первой советчицей и любовницей.
