- Челом вельможному панству! – я приподнял шапку над головой, здороваясь. – Хлеб да соль! Поспел кулеш? Не угостите?

- Ем да свой... – с ленцой ответил один из лисовчиков. Не слишком внушительного виду, но с впечатляющим шрамом поперек лица, аккурат над бровями. Словно кто-то хотел снять с него скальп, да не управился. – А ты и так постой. А еще лучше, ехай дальше... и на чужой каравай рот не разевай.

- Эй! Да это же наш спаситель! – узнал меня пан Шпычковский. - Заткнись, Значный!* (*польск., - Меченый). Пан Антоний! Прошу к огню... Надеюсь, вацьпан с добрыми новостями.

- Как посмотреть... – ответил я дипломатично. – Если ты о том, сердится ли воевода Обухович на тот бедлам, что вы учинили в городе, то вынужден разочаровать – сердится. И даже весьма. Кулаками махал, ногами топал... Едва удалось уговорить его не посылать за вами стражников.

Лисовчики дружно повернули головы в сторону Смоленска, словно хотели воочию убедиться, что отряд конных стражников не пылит по дороге.

- Обошлось, значит? – уловил главное пан Ян.

- Можно и так сказать... Федорович забудет о инциденте, при одном условии.

- И каком же?

- Если вы пойдете под мое начало... Хотя бы до конца задания.

- Что?! – вскочил все тот же шляхтич, который со шрамом. – Лучшие клинки полковника Лисовского должны принять над собою командование невесть кого. Еще и опираясь только на его слова?!

Угу. Похоже, с этим панком могут быть проблемы. Не годится. Заразу надо пресекать в зародыше, пока другие не подцепили.

- Вообще-то, я думал здесь только шляхтичи. То есть, те кто знает цену шляхетскому слову.

- Мы то шляхтичи! – аж взвился Значный, вызывающе хватаясь за рукоять сабли. – А кто за пана поручиться может? Что не с хлопом* (*польск., - простолюдин) разговариваю.

Ян Шпычковский открыл рот, явно желая вмешаться, но мне сейчас его заступничество только помешало бы.

- Пани Замошская устроит? – поинтересовался с усмешкой.

- Пани? – недоуменно переспросил меченный, потом посмотрел на Мелиссу и нагло осклабился. – Эта хвойда что ли? Вы слышите, панове? Честь лотра перед нами подтвердит потаскуха. Что же ты, вацьпан, только одну девку взял? На больше денег не хватило.

Это уже было прямое оскорбление. Что мне и требовалось.

- Нет, пан... Я – Антоний Замошский. А это... – похлопал по ножнах, - пани Замошская. И нам весьма любопытно, пан только на язык быстрый или саблю в руке тоже удержать способен? Впрочем, если пан погорячился и готов принести извинения... – при этом я поглядел на Мелиссу.

Монахиня даже бровью не повела. Похоже, сразу просчитала мою игру. Вот же ж повезет (или наоборот) кому-то с женой.

- Извиниться?! – шляхтича понесло. Что называется, закусил удила. – Перед... перед... – он явно искал выражение по оскорбительнее.

- Осторожно со словами, вашмосць! – я повысил голос. – Не стоит искушать судьбу. Оскорбление смывают кровью. Но на некоторые крови может не хватить.

- Ты, Болек, и в самом деле, лучше заткнись и вынимай саблю... – посоветовал кто-то из лисовчиков.

- Ах, так! – вскричал тот. Быстро отстегнул перевязь, вынул саблю и отбросил в сторону ножны. – Сейчас все увидите, как этот самозванец будет на коленях просить пощады.

Почти в каждом мужском коллективе случаются такие идиоты, которым словно черт нашептывает. Они не могут жить спокойно, постоянно норовят задеть каждого, кого считают слабее. Думая, что остальные недостаточно их уважают, такими поступками пытаются добрать до уровня. Доказать, что круче вареных яиц. И этот страх, неуверенность настолько ослепляет, что они уже не в состоянии адекватно оценивать ни ситуацию, ни соперника.

Может, пан Значный был неплохим рубакой, но сейчас – выведенный из равновесия, напал так глупо, что я вполне мог закончить поединок одним встречным уколом. Но такое милосердие не способствовало бы моему авторитету. Бывалые воины, волки войны могли склонить шеи только перед таким же зверем, как они сами. Только еще более свирепым и сильным. А мне требовалось от лисовчиков абсолютное повиновение. Хотя бы, как уже и было сказано, до конца задания.

Станцевал влево, позволяя шляхтичу пробежать за своим же молодецким ударом. Которым он легко располовинил бы дубовый чурбак. Я так же мог кольнуть ляха в спину или в зад, но унижать врага тоже не входило в планы. Не стоит оскорблять воина на глазах боевых товарищей... Могут неправильно понять. Сейчас они молчат, потому что я прав. А перегну палку – настроение быстро изменится. Вплоть до «наших бьют!»

Подождал, дал восстановить равновесие. Достаточно и того, что солнце теперь у меня за головой.

- Языком пан лучше работает... – совсем молчать тоже неправильно. Просто говорить надо так, чтобы никто кроме нас не слышал. – Если ищешь мои сапоги, то вот они.

- Ты покойник! – теряя остатки самообладания, зарычал Значный. – А когда выпущу тебе кишки, то займусь твоей шлюхой! А когда надоест - сдеру с нее кожу. Сделаю чучело на память.

Спасибо, родной. Этот вопль вызвал неодобрительный ропот, окончательно отталкивая от шляхтича даже тех, кто мог бы еще встать на его сторону.

- Что ж, пан сам выбрал свою участь... – развел руками, призывая всех в свидетели. – Я предупреждал.

Значный заверещал еще что-то, уже неважно что, и напал. Стараясь быстротой и мощью атаки сломить меня, заставить уйти в защиту и подловить на какой-то финт. Уверен, у столь опытного бойца имелся в запасе не один хитрый и подлый трюк.

Извини, пан. Не в этой жизни... Я и сильнее, и быстрее.

Клинки столкнулись трижды, когда шляхтич понял, что пропал. Глаза его расширились от ужаса и ненависти. Рот открылся, готовясь изречь проклятие или попросить о пощаде... Но я не дал ему шанса. Поймав саблю противника в тот момент, когда она уже начинала опускаться на мою голову, заплел своим клинком, увел в сторону и... отпустил.

Этот прием знаком многим бойцам, и заканчивается он рывком, после которого сабля вылетает из руки. А вот если удается удержать оружие, то враг сам открывается для тычка острием в шею или пах.

Шляхтич был опытным бойцом. И в нужный момент напряг мышцы так, что аж жилы на лбу вздулись. А глаза заблестели от предвкушения... По ним я и полоснул со всей силы, развернувшись в молниеносном пируэте, используя момент, когда противник застыл, как истукан, стараясь удержать саблю, которую у него никто не отнимал. Клинок снес верхнюю половину черепа аккурат по линии, нарисованной старым шрамом.

Видимо, как не тужься, а от судьбы все равно не уйдешь.

Глава шестая

— Ну, так что, панове? Угостите кулешом? — произнес, вытирая саблю от крови жупаном убитого.

Лисовчики хмуро переглянулись, все же погиб один из них, но вперед шагнул пан Шпычковский. Здоровяк распростер объятия, словно хотел обнять сразу не только меня, но и Мелиссу, по обыкновению уже стоявшую за спиной.

— Конечно, вашмосць. Присаживайтесь. А за братьев Лещинских извини. Один в голову раненый, все время как порох вспыхивает… вспыхивал. Второй — за брата отомстить хотел. Тут ему никто не указ.

— Бог простит.

— И то верно…

— Надеюсь, вельможное панство на нас зла не затаит, что мы товарищей их убил? — уточнил я на всякий случай, медленно обводя всех взглядом. — Вопросы чести лучше сразу решать. Так что если кто-то еще желает сатисфакции…

«Ваши отношения с лисовчиками улучшились до «25». Интерес»

— Охолонь, пан… — отозвался худой и седоусый воин. Годами далеко за сорок. — Нет в поединке урона шляхетскому гонору и между нами все ровно. Все по совести. Братья сами искали и нашли беду на свои головы.

— Вот и я о том же… — кивнул Шпычковский, подтверждая слова длинноусого. — Пан Качур хорошо сказал. Присаживайся, пан Антоний. И товарищей зови. Угостимся, чем Бог послал. Заодно и помянем души усопших… Какими б не были оба при жизни, это уже не наша забота. Если, конечно, найдется у вас что выпить. А то мы, сам знаешь, в спешке город покинули. Некогда было о припасах думать.