— Архницоль не покинуть. Однако с теми ранами Вы едва-бы пережили эту ночь.
— Ради чего? Я буду верен великому роду Сашфириш, не захватчикам, не тиранам, но моему, — в безмолвном крике изогнулся его рот, выпучив острые зубы. Тёмный язык блеснул в горле, прежде чем Хичкимсэ скрючился в приступе кашля. Грязная слюна заблестела на тонких губах его, руках и полу. В потоках её отсвечивала краснота. — Служу моему Императору. Я умру, но вам не сдамся.
— Вы не в плену, однако, информацию от Вас, полагаю, желают получить.
— Да поглоти Пустота! — руки солдата сплелись возле груди и тонкой талии. — Я не выдам ничего, не скажу. С захватчиками я не веду переговоры.
— Мы не захватчики, я не желаю узнавать что-то о войне, о Сашфириш, — голос Рершера взвился до потолка. — Только о поверхности, о мире наверху.
— Рершер, — доктор Орайним склонился над другом своим. — Прошу, будь спокойней.
— Ты прав, — вздохнув, он посмотрел на сокрытую чернотой дверь. — Звеифель даже во сне чувствительна. Не стоит ей всего этого слышать.
— Если так думаешь о жене своей, то оставайся… здесь…
Слова его начали тонуть в глухом мычании. Длинный рот скосился, после чего всё лицо опустилось, исчезая в ночной темени.
Рершер молча покосился на умолкшего солдата, а затем и на доктора. Ферниц’Гал насупился, выставив плоскую голову вперёд. Крохотные ноздри его задёргались, прежде чем человек сам почувствовал тошнотворный запах. Колкая вонь облепила дом, окружая каждого в нём стоявшего.
— Что это?
— Боюсь, в здешних условиях я не могу предложить иного. И с подобными ранами опыт едва имею.
Безмолвно взирая на пожранные ночью ткани, Хичкимсэ прикоснулся к ним. Затем провёл по телу своему второй и третей рукой, следом скрестив их возле живота и груди. Паника тонула в чёрных его глазах, сдерживающих боль открытых ран.
— Я должен оказать помощь. Проявите стойкость, благоразумие.
— Не должно войну Сашфириш отдавать жизнь на волю ниривинца.
— В Вашем теле уже разошёлся гной, и металл, как и ядовитые пары, коих Вы надышались, губят его лишь быстрее. Долг мой обязывает править раны, насколько это возможно. Проявите же стойкость солдата.
Ответом стало смирение. Ферниц'Гал склонился над раненным и, в полутьме, снял часть повязок. Тот, лишь шипя, сдерживал боль и отводил голову от вида красных скрючившихся волдырей, облепивших тонкий живот и двойную грудь.
Рершер же отвернулся, согнувшись в рвотном позыве. Мерзкий запах заволок всю комнату, огибая каждую стену, задевая каждый возможный орган чувств. На глазах закололи слёзы. Семиолоид же, чьё обоняние много лучше людского, будто не ощущал этой вони. Доктор Орайним точными движениями работал над ранами, срезая размякшую плоть у их кромок и вводя раз за разом крохотные инъекции — неужто он настолько привык к подобному?
Те тряпки, которыми был замотан солдат, насквозь пропахли израненным телом. Сейчас же, из всех тканей на нём осталась лишь нашейная накидка. Беспристрастно сменив повязки, доктор подошёл к другу своему, держа в руках чёрно-красный вонючий свёрток.
— Я избавлюсь от этого, — Ферниц’Гал сокрыл пропахшую ткань в герметизатор. — Запах мог бы привлечь лишних лиц.
Доктор оглянулся на солдата, стойко принявшего свою слабость. Тот тяжко дышал во тьме, скривив громадное тело на небольшой постилке.
— Ea piethasé-itsoli, — заговорил доктор.
— Poae eitsspaie geziplégatsi? — изумился Рершер.
— Yo dzésie khoveiie-aiphuez… Ea lei upesoe gezip légatsi.[1]
— Если хотите что-то выяснить, говорите через устройство.
Хичкимсэ лежал без сил. Вялое лицо его упиралось в мягкую подкладку. Толстые тени смыкались на враге, обогнув перед тем все края комнаты.
— Не знаю, что теперь делать. Смогу ли я что-то узнать?
— Ситуация не простая, Рершер. Хотелось бы решить её иначе. Долг велит мне бороться за жизнь до конца, ежели то — жизнь разумная.
— Неужели ниривинец считает меня разумным? — хищный рот растянулся на желтоватом лице. — Я посвятил жизнь убийству ваших сограждан. Таких, как вы. Встреть я вас там — уже всё бы кончилось. Так с чего вы, рабы Ниривин, спасаете врага?
— По той же причине, что и прежде. Это долг мой.
— Если он станет опасен, — Рершер заговорил тихо, шёпотом, но почему-то на родном языке. — Сможем ли мы избавиться от него? Химчискэ — солдат. Если передать его гвардейцам и забыть обо всём, получится ли вернуться к прежней жизни?
— Вы думаете, что сдадите меня Гвардии? — косая улыбка окончательно скривилась на лице. — Верите в это? Для вас же будет лучше, если добравшись до оружия, я вас перебью. Не знаете вы, что бывает на военном трибунале. Как расправляются с изменниками. Не видели Фронтовой дуги, не видели войны. В зверствах своих Ниривин уж точно не уступит Сашфириш. Для вас, как и для меня, нет в её рядах спасения. Знай, теперь ты, Рершер, враг своей Империи.
***
О Фронтовой дуге мало кто говорит в мире нашем. Она не волнует нас, хоть и знает о ней каждый. Сейчас я думаю о ней иначе, не как раньше: обрывки воспоминаний Хичкимсэ теперь стали точными образами, кои вижу я и сейчас. И миллионы жертв, что каждый миг прибывают к стыку двух галактик на гибель свою — все они на совести тех, кому не по силам спасти их.
Я полагал, что мыслю верно. И жизнь свою вёл путём Арфицимовой клятвы. Великий мудрец, что поборол мелицкую хгу и положил конец временам эпидемий, вырвавший Сарифима Второго из рук смерти. Каждый шедший путём моим знаком с законами его, с Арфицимовой клятвой, своды которой — есть основы жизни любого доктора. Но трактовал я их неверно.
Спасать любую разумную жизнь учил он, и боролся я за судьбы и граждан и солдат, в том числе врага нашего. Не понимал, что делаю не так. Арфицим’Гау Рагтим, выходец из знатного рода ране-имперских времён считал разумными лишь жителей Ниривин. Служащих же Сашфириш он описывал как чудовищ, что подчинены лжи и обману. Убийц этих он велел спасать лишь одним верным способом — лишая их жизни за мгновение. Ибо жизнь в мире рабов и предателей страшнее любой эпидемии.
Узнай я эти слова раньше, может, поступил бы иначе. Теперь их трудно воспринять. После короткого знакомства моего с солдатом из иной Империи я принялся изучать, что же таит в себе война и Фронтовая дуга. Стал узнавать об армии нашей, после встречи моей с Гвардией.
Тогда меня вызвали в центральный корпус, отчего желание двигаться оставило моё тело. Помню, как холод пробрал конечности, как шею не мог согнуть я, а зубы впились в нижнюю губу до крови. Прежде не думал я об этом, но за день до встречи моей с ними, Хичкимсэ поведал мне с Рершером о жуткой судьбе, что ждёт предателей. И хоть сейчас я жив, причины врать у него, в тот миг, едва ли были. В одном я уверен — Ниривин не нужны изменники, и Империя их не прощает.
Не видя ничего, я прошёл через половину города. Над головой в туннелях ревел гул, а по зданиям двигались транспортники. Мимо меня ползли фигуры горожан: людей, семиолоидов, кажется, даже рафгантасс и сейиды. Хотелось застыть и взглядом утонуть в толпе, скрывшись от поглощавшей меня реальности. В тот миг казалось, что многоуровневые здания вот-вот пошатнутся и каменный потолок рухнет на меня, придавив всей тяжестью внешнего мира.
Но я был жив. Продолжал двигаться через редкие аллеи, под скалистыми сводами, из теней которых тянулись крытые мосты. Многими уровнями выше блестели лампы. Всюду стучали шаги. Грохот. И я думал о нём, о шуме, что разносился везде. Был ли он наверху?
Об этом желал я спросить у выжидавших меня Гвардейцев. Блюстители мира и порядка, стража, что есть в каждом городе. В центральном корпусе я был окружён блеском их чёрно-золотой брони да набедренных плащей. Помню лишь остроконечный герб Ниривин на груди того, кто говорил со мной. Он просто спросил про толчки, про то, как теперь я исполняю данный мне долг и исправно ли служу Империи. Тогда эмоции владели языком моим, не я. Ответы покидали память, едва я говорил их. И всё же, Гвардия не стала искать истину. До сих пор кажется, что им было известно про Хичкимсэ, про наш заговор. Они всё знали, лишь не решились действовать.
