— Вот уж не ожидал, что все повернется именно так.

— Набу, оставь нас и забери с собой стражу, — приказал Саси.

Набу-аххе-буллит не прекословил, хотя и не удержался от насмешливого взгляда в сторону Мар-Априма.

— Не беспокойся, я не собираюсь тебя убивать, как сделал это с твоим спутником, — сразу предупредил Саси, как только раббилумы остались в комнате один на один.

— Я это уже понял. Но когда мы с тобой договаривались тайно поддерживать друг друга, ты не сказал, что собираешься использовать меня как своего шпиона. Я не намерен выдавать тебе тайны, в которые посвящен, даже под угрозой жизни.

— Брось. У меня достаточно и своих осведомителей. Узнал же я как-то о вашей поездке, о ее целях. Так что ни о чем расспрашивать тебя я не буду. Однако, хочешь ты того или нет, в чем-то тебе придется поступиться, хотя бы потому, что моя голова мне дороже твоей.

— Хочешь прикрыть мною убийство Шульмубэла? — с полуслова понял Мар-Априм.

— Никогда не сомневался, что мы найдем общий язык, — рассмеялся Саси. — Тебе придется забыть о том, что здесь произошло. Стражники, с которыми вы путешествовали, убиты. Их зарезали во сне под утро, как только я прибыл в Маркасу. Так что ты — единственный свидетель нападения… скажем, разбойников… на следующую ночь после того, как вы покинули нашего гостеприимного Набу-аххе-буллита, где-то на полпути к Ниневии… Надеюсь, ты не забудешь, что я спас тебе жизнь.

4

За шесть месяцев до начала восстания.

Столица Ассирии Ниневия

— Агава, пошевеливайся, ужин пора готовить, — прикрикнула на молодую рабыню Хемда, старшая жена Шимшона. В отсутствие Диялы, которая управляла их земельными наделами, виноградниками, давильнями, лавкой, мастерской и редко бывала дома, именно Хемда распоряжалась по хозяйству.

Этой крупной полной женщине исполнилось тридцать шесть лет. Весила она, наверное, больше ста килограммов. Подшучивая над женой, Шимшон говорил, что ее стоило бы зачислить в Царский полк живым тараном. Хемду побаивались даже мужчины. Властная, суровая, она мало с кем ладила. Только Дияла находила с ней общий язык, их даже можно было назвать подругами — этакая странная любовь персидской борзой и бурой медведицы.

Шимшон взял ее в жены тринадцатилетней девчонкой, сразу после смерти матери Варды, Гиваргиса, Арицы и Диялы. Хемда никогда не была слишком милой, но молодость сама знает секреты красоты: стройный стан, подбородок с ямочкой, щечки с румянцем, звонкий смех, глаза, полные света. И куда все исчезло…

Через девять месяцев у них родился Нинос. После этого Хемда беременела еще пять или шесть раз — уж и со счету сбилась, и каждый раз разрешалась либо выкидышем, либо мертвым ребеночком. Это подкосило ее. Она стала мрачной, подурнела лицом, сильно раздалась в бедрах и окончательно замкнулась в себе.

Шимшон перестал делить с молодой женой постель и вскоре привел в дом свою третью избранницу — Шели.

Принцессу Шели, Прекрасную Шели, Красавицу Шели, как ее называли соседи и друзья Шимшона.

Гордячку Шели, Неженку Шели, Капризную Шели, Шлюшку Шели — как злословили о ней все женщины квартала, где жила их семья.

Эта жена Шимшона и в самом деле была красавицей. Даже сейчас, после семнадцати лет супружеской жизни, родив мужу Марона и двух девочек: Лиат и Шадэ, тридцатитрехлетняя Шели выглядела рядом с Хемдой, словно это были дочь и мать.

Шели была дочерью старого друга Шимшона — богатого купца из Аррапхи¹⁰, да к тому же его единственной наследницей. Поэтому первое и главное условие, поставленное ее отцом своему зятю, состояло в том, что девушка будет жить в новой семье по-царски. И она действительно жила в этом доме по своим законам. Впрочем, то, что Шели никогда не бралась за обычную женскую работу, не означало, что она не приносила пользы. Просто Принцесса-Гордячка занималась только тем, что ей нравилось: шила, подолгу возилась с детьми, играла с девочками в куклы, строила с мальчиками крепости из песка… Но потом вдруг могла сказать, что у нее разболелась голова, — и тогда молодая женщина либо исчезала в своей комнате, либо оправляясь на рынок, не взяв с собой никого из слуг.

И она по-прежнему оставалась желанной супругой для хозяина дома, а с этим нельзя было не считаться.

Чистое круглое с мягкими чертами лицо. Большие карие глаза. Яркие полные губы. И родинка величиной с бусинку на правой щеке...

Белая тонкая шея с голубыми прожилками, высокая грудь, широкие бедра и маленькая, будто у девочки, ступня…

Никто не верил, что это жена простого сотника.

— Хемда, дорогая, можно мне взять ее с собой? — Шели показалась из комнат. — Мы сходим с ней на рынок?

— Агаву? Зачем она тебе? Она же не вьючное животное?

Шели нерешительно подошла к Хемде и припала к ее уху:

— Ну как ты не поймешь, Агава не рабыня. Эта наша будущая невестка. Неспроста же этот приказчик передал нам ее из рук в руки, да еще подмигивал, вспоминал Варду…

— И что?

— Ты разве не считаешь, что ее надо получше одеть, привести в надлежащий вид, а у меня даже белила закончились, как она будет прихорашиваться?

Хемда, которая в это время перебирала просо, недобро посмотрела сначала на Агаву, затем на Шели.

— Пока она рабыня — пусть будет рабыней… Не мешай мне… Сама же есть захочешь…

Шели вспыхнула:

— Да как ты не понимаешь, царский полк не сегодня-завтра будет в Ниневии! Так ты хочешь встретить наших мужчин? Ссорами и склоками?

— Делай что хочешь, — неожиданно уступила Хемда.

Шели и сама не поверила, что ее каприз был услышан, и поэтому переспросила:

— Так я возьму ее с собой?

Агава — та самая рабыня, о которой они спорили, — появилась в их доме пару месяцев назад, как только в Ниневии появились первые рабы из поверженного Тиль-Гаримму.

Худенькая, невысокая, бледная, с вымученной улыбкой, она заворожила Варду своими глазами. У нее были удивительные глаза — огромные и чистого синего цвета, как будто в них застыло отражение цветка Аполлона Дельфийского¹¹. В последнее время их не покидали слезы. Каким хрупким может быть счастье…

Этим летом она должна была выйти замуж за подмастерья своего отца, бедного кузнеца из Тиль-Гаримму. Не по расчету, по любви, что подарила ей столько радости в последние месяцы. И вышла бы, если б не война, осада и смерть, ворвавшиеся в ее жизнь. Где теперь ее отец, где мать, где суженый? Живы ли? Она ничего не знала о них с той самой минуты, когда в дом ворвались ассирийцы. Их было четверо. Увидев девушку, они набросились на нее как голодные волки на добычу, швырнули на стол, сорвали с нее одежды… Она отбивалась, кричала, царапалась, пыталась кусаться… Кому-то из них даже прокусила до крови руку, но это только разозлило ассирийца, и он закричал:

«Да держите же ее!»

Один из воинов, встал у нее над головой и схватил за руки; двое других развели в стороны ее ноги, а тот, которого она укусила, уже снял с себя штаны. Но когда он навалился сверху и попытался поцеловать ее, Агава вдруг перестала сопротивляться и беззвучно заплакала.

Самое удивительное, что на ассирийца эти слезы подействовали. Он заглянул в ее глаза и остановился.

Его товарищи стали что-то кричать, поторапливать, а он поднялся с Агавы и, вместо того чтобы уступить место другому, запретил к ней прикасаться.

Один из воинов попытался воспротивиться приказу — принялся браниться, хотел поступить по-своему. Расправа с ним была молниеносной: меч ее заступника вспорол несостоявшемуся насильнику живот, выпустил кишки.

Потом этот ассириец сказал, что его зовут Варда и скоро она станет его женой.

Чем она жила эти месяцы? Томительным ожиданием. Иногда она молила богов, чтобы ее будущий муж не вернулся домой, иногда пыталась вспомнить его лицо в тот момент, когда он склонился над ней, чтобы взять силой, и все реже думала о своем подмастерье…