— Да, мой командир, — ответил сотник, опуская глаза.

Таба-Ашшур попытался усмехнуться, понимая, что смутило старого воина, но эта гримаса еще больше обезобразила его лицо.

— Эламский меч. Не думал, что тебя чем-то можно удивить. Выпьешь вина?

— С удовольствием, мой командир.

Они выпили. Таба-Ашшур стал интересоваться всего ли в достатке, провизии, вина, пива, одеял, как настроение среди солдат, — он ценил этого опытного воина, — под конец спросил о Мароне.

— Знаю только, что он жив и где-то в плену у киммерийцев, — нахмурившись, ответил Шимшон.

«Скверно, что командир именно сейчас, перед боем, напомнил ему о его младшем. Как теперь не бояться и за других сыновей?»

Час спустя кисир Таба-Ашшура вышел из ассирийского лагеря и занял исходные позиции.

Туман к этому времени стал только гуще, и это было на руку атакующим.

Шимшон обошел свою сотню, осматривая амуницию: кого-то заставил подтянуть ремень, кого-то — заменить снаряжение, предупреждал: «Чтоб без единого звука мне! Услышу, как бряцает чей-то меч о доспехи, или кто-то гремит щитом — заставлю жрать собственное дерьмо!»

Потом приказал сделать двадцать шагов вперед. Не строем. Каждый сам по себе. Прислушался. Приказал отступить и снова пройтись.

Нет. Все хорошо. Тихо…

С востока, откуда дул ветер, донесся глухой шум сражения.

«Вот где кровь сейчас льется рекой…»

А они снова ждали… Томительно переступая с ноги на ногу. Скорей бы… Скорей бы…

И все же гонец от Таба-Ашшура появился из тумана неожиданно.

— Приказано выдвигаться.

Шимшон передал сигнал по цепочке. Затем сам, никому не доверяя, поднял с земли веревку, исчезающую в молочном тумане, скомандовал:

— За мной!

До стен города было больше тысячи шагов. Маркасу напоминал о себе звуками, похожими на вой и удары молота. Морось постепенно переходила в дождь.

«Плохо, — подумал Шимшон. — Впереди крутой подъем, чего доброго увязнут, откатятся назад».

Напророчил: шедший рядом с ним Или вдруг поскользнулся и упал. Это здесь-то, на ровном месте! Мало того — утопил в грязи меч, принялся его искать, стал всех задерживать. Шимшон зашипел, схватив за шиворот как котенка, рывком поднял новобранца с колен. Или так и пошел с одним копьем и щитом.

За сто шагов до стен остановились перед крутым подъемом.

— Настил! — скомандовал Шимшон.

Бросили под ноги щиты. Выложили первый ряд. Над ним вонзили мечи в землю — вогнали по самую рукоять, чтобы было на что упереться щитам, выложенным во второй ряд. И так дальше, пока не дошли до самого верха.

Только поднялись, как раздался грохот, после чего почва под ногами заходила, будто при землетрясении.

— За мной! — крикнул Шимшон, переходя с шага на бег и бросаясь в пролом.

Стена осела почти на две трети, хотя и не была разрушена полностью. Солдатам пришлось карабкаться по завалам наверх. Там и тут под камнями и балками лежали убитые и раненые. Отовсюду слышались стоны. Кого-то пришлось добивать, но те, кто уцелел, бились насмерть.

Седой как лунь коренастый сириец набросился на Варду, когда тот почти залез на стену. Пришлось загородиться щитом, спасаясь от тяжелых ударов топора. Отступить. Лицо врага было страшным — глаза лезли из орбит, а рот рвался от крика. Сила и ненависть, умноженные на отчаяние. Подоспел Или, изо всей силы ударил копьем, но неудачно, древко попало в расщелину и так и осталось в стене. А враг, на беду, оказался проворен и сметлив. Увидев, что новобранец растерялся и стоит перед ним беспомощный, сириец просто столкнул его плечом вниз. Ассириец полетел назад спиной, в воздухе потерял шлем, а упав, размозжил голову о камни.

Варда рассвирепел. Обрушил на врага всю свою ярость. Сириец выронил топор, вынужден был взяться за меч. Зазвенела сталь, посыпались искры. Однако эта ожесточенная схватка продолжалась всего с минуту. Сначала один ассириец вырос справа, затем двое — слева, и три копья одновременно пронзили человеческое тело с трех сторон.

Шимшон вывел свою сотню в городской квартал, прилегавший к участку стены, где появился пролом, и перекрыл одну из улиц несколькими шеренгами копейщиков. Построились. Приготовились к бою. Заслонились огромными щитами. Три десятка солдат остались в резерве.

Можно было передохнуть. Шимшон присел на каменный парапет. Ноги гудели от усталости. Когда такое еще было? Раньше он совершал переходы по сорок километров в день, не обращая ни на что внимания, а тут сдулся после небольшой прогулки…

«Стареешь, брат…» — подумал он.

За спиной послышался голос Таба-Ашшура:

— Не верится, что у нас все так легко получилось? Потери есть, сотник?

— Один. Наш везунчик, — ответил Шимшон.

— Или?.. Ну, значит, не такой уж он и везунчик.

— И не говори, — закивал сотник. — Варду моего спас. Остальные, если даже раненые, то легко. А что у других?

— Семерых потеряли, на весь кисир… Теперь ждем. Я уже выслал гонца, что мы в городе.

Подошел Варда, потягивая вино из амфоры.

— Это еще откуда? — возмутился отец.

— Из соседнего дома. Чего зря добру пропадать.

— Не лучшее время, десятник, — покачал головой Таба-Ашшур.

— Да тут всего-то пару глотков, — оправдывался Варда.

Запрокинув голову, он, очевидно, вознамерился добраться до того содержимого, что покоилось на самом дне сосуда.

— Пьяница, — проворчал Шимшон, брезгливо отворачиваясь от сына.

Рядом внезапно просвистела стрела. Следом — другая. А третья, явившаяся из молочного тумана, прошила Варде горло.

Он замер — слабеющие руки выпустили амфору — пошатнулся, растерянно посмотрел на окаменевшего отца, на своих товарищей, — алая кровь заливала шею, капала на грудь, — взглянул на небо, откуда прилетела смерть, и вдруг увидел, как она приближается снова.

На ассирийцев обрушились сотни и сотни стрел…

3

За пять месяцев до начала восстания.

Ассирия. Провинция Гургум. Город Маркасу

В конце месяца кислим в Маркасу объявился Табшар-Ашшур. Он тайным образом пробрался в город, встретился с уважаемыми людьми, интересовался у них настроениями среди местной знати, а также тем, как часто во дворце упоминается имя Ашшур-аха-иддина или его матери царицы Закуту. Набу-аххе-буллит, наместник Маркасу, проведал обо всем этом, когда Табшар-Ашшура уже и след простыл. Встревожился.

Затем, в первых числах месяца тебет, серым нескончаемым дождливым днем в Маркасу неожиданно прибыли глашатай Шульмубэл и раббилум Мар-Априм. Набу-аххе-буллит обедал, когда ему сообщили об этой новости, и едва не поперхнулся куском мяса, судорожно потянулся за кубком с вином. Если тебя навещают первые лица государства без видимых на то причин, поневоле возьмет оторопь. Однако ж, переборов страх, он принял дорогих гостей как подобает, самолично встретил их у входа во дворец, облобызал обоих и, обнимая, словно старых друзей, повел в свои покои, наводящими вопросами пытаясь выяснить, что стоит за этим визитом. Мар-Априм отшучивался, говорил о местных красотках и замечательном вине, о котором дошла слава до самой Ниневии. Шульмубэл важно и многозначительно отмалчивался.

— Дам вам отдохнуть, а за ужином поговорим о делах, — смирился великодушный хозяин.

Как только за гостями закрылись двери отведенных для них комнат, Набу-аххе-буллит перестал улыбаться и позвал начальника своей стражи:

— Охрану удвоить. Гостей никуда без присмотра не пускать. Всех, кто к ним пожалует, потом доставить ко мне немедля. Спать буду — разбудить!..

За месяц до этого с глашатаем встречался Набу-шур-уцур.

Высокий гость пожаловал в покои Шульмубэла, которые находились во дворце Син-аххе-риба, далеко за полночь. Хозяин ложился рано, а поэтому ждать его пришлось долго. Однако когда он появился — был свеж и бодр, приветливо улыбался, вполне искренне считая гостя своим другом.

— Твой сын здесь? — тепло обняв глашатая, спросил молочный брат царевича.