— Да. Развлекается с новой наложницей. Только и слышу их смех и крики.

— Пошли за ним, он нам понадобится. И пусть принесут что-нибудь из мяса, — Набу-шур-уцур вернулся на мраморное ложе с множеством мягких подушек, поудобнее устроился напротив столика с фруктами и, чтобы хоть как-то утолить голод, отправил в рот несколько ягод винограда. — С утра на ногах, крошки во рту не было.

Пока глашатай отдавал слугам распоряжение, Набу огляделся. В последний раз он был здесь больше года назад, но с тех пор ничего не изменилось — уж в чем другом, а в расточительстве Шульмубэла обвинить нельзя. Никакой позолоты или излишеств… только сверкающий мрамор и толстые ковры. Недаром говорят, что он никогда не брал ни от кого никаких подарков… О сыне такого не скажешь.

— Так что привело тебя ко мне в столь поздний час, дорогой друг? — спросил Шульмубэл.

— Знает ли Табшар о наших планах относительно Табала?

Глашатай, присевший напротив гостя, пристально посмотрел ему в глаза, коротко ответил:

— Нет.

— Это хорошо… Я встречался с ним сегодня во дворце. Табшар сказал, что царь просил его какое-то время не тревожить. Он хочет о многом подумать, привести мысли в порядок.

— Или не хочет никому показывать, что болен, — осторожно подсказал Шульмубэл.

— Вот как, — прищурился Набу. — А я-то думал, что все это грязные слухи, которые распространяют слуги по наущению Закуту.

— Увы, это правда. Болезнь неопасная и жизни не угрожает, однако страдания царю она причиняет, и немалые.

— В любом случае это нам на руку. На кого оставляет двор Табшар-Ашшур, когда покидает дворец?

— Всем в его отсутствие заправляет Ашшур-дур-пания.

— Вот пусть и командует. Почувствует силу. Это его потешит. Табшар пусть скажет, что едет на запад, чтобы лично подобрать древесину для царской ладьи⁷, которую он строит втайне от царя, чтобы сделать ему подарок на день рождения. Пусть запряжет в колесницу самых выносливых лошадей, чтобы за месяц обернуться. Большая свита ему не понадобится. Путь предстоит дальний. В день ему придется делать по несколько переходов⁸.

— Могу я спросить, куда он едет и зачем?

— На запад, действительно на запад, но тайно. О деталях я расскажу ему сам. Ты и Мар-Априм поедете по его следам. Вы посетите Тушхан, Хальпу, Арпад⁹, Маркасу. Тамошние наместники — сторонники Ашшур-аха-иддина. Однако, по моим сведениям, часть из них колеблется: не хочет питаться крошками со стола Закуту. Думаю, после того как там побывает Табшар-Ашшур, они станут сговорчивее.

— Мар-Априм? Почему он? — единственное, чему удивился Шульмубэл. — По-моему, он всегда стоял в стороне. Что изменилось? Чего я не знаю?

— Принцесса Хава нашла в нем утешение после смерти Нимрода. Известно это пока немногим, но Арад-бел-ит такому союзу только рад.

Расчет Набу-шур-уцура отчасти оправдался. В Тушхане наместник Ша-Ашшур-дуббу пошел на попятную и заявил, что Арад-бел-ит был, есть и будет для него единственным наследником престола, а все утверждения о поддержке Ашшур-аха-иддина — это происки врагов. В Арпаде наместник Зазаи был осторожнее, говорил о воле царя, которая для него священна, но при этом не удержался и назвал Закуту подлой змеей — что было более чем красноречивым свидетельством его нелюбви к царице. Встретиться с Набу-Ли, наместником Хальпу, не получилось. Жена сказала, что он болен. Тяжелое состояние подтвердил и его лекарь, дескать, господин третьи сутки мечется по кровати в бреду и никого не узнает. Правда или нет, выведать не получилось. Единственный человек, которому можно было доверять в Хальпу, — садовник Набу-Ли, шпион Набу-шур-уцура, — по странному стечению обстоятельств накануне их визита отравился грибами. Последним пунктом в этой поездке был Маркасу.

…Непрекращающийся ливень шел весь день и всю ночь и стих только под утро, но к полудню зарядил с новой силой. Наверное, от этого и вставалось тяжело. Шульмубэл долго лежал с открытыми глазами, бесцельно глядя в серый украшенный замысловатым орнаментом потолок и думал о том, как хорошо было бы сейчас оказаться дома. С годами он все меньше любил покидать Ниневию. Не то что раньше, когда ему приходилось сопровождать царя во время походов и во всех поездках по стране.

Было время, когда слова Шульмубэла значили для Син-аххе-риба больше, чем все советы Гульята. Все закончилось после того, как между ними встала Закуту, которая не могла не заметить, как глашатай все явнее становится на сторону Арад-бел-ита. Женщины умеют ссорить друзей. Причем сделано это было так тонко, что сама она оказалась ни при чем. Чего она не рассчитала — что Шульмубэл нисколько не утратит своего влияния на царское окружение, ибо на людях царь по-прежнему был чуток и добр к глашатаю. А тот после этого окончательно сделал выбор в пользу пасынка Закуту.

Сейчас ото всех этих воспоминаний у Шульмубэла почему-то навернулись на глаза слезы.

«Старею», — с тоской подумал глашатай и, чтобы стряхнуть с себя всю эту ненужную шелуху, рывком поднялся с кровати, босиком пробежался по каменному полу, после чего надолго заперся в уборной. Когда он вышел оттуда, на постели сидел раббилум Саси.

— Не бережешь ты себя, дорогой Шульмубэл. Того и гляди простудишься, — глядя на его босые ноги, усмехнулся министр.

Глашатай почувствовал, как у него нехорошо засосало под ложечкой. Однако он не подал виду, что испуган, и надменно спросил:

— Кто дал тебе право врываться в мои покои без разрешения?

— А кто дал тебе право совать свой длинный нос в чужие дела? — с явным намерением оскорбить Шульмубэла с вызовом произнес Саси.

— Ты знаешь, что сделает с тобой царь, если хоть один волос упадет с моей головы? — понимая, к чему ведет этот разговор, спокойно ответил глашатай, покосившись на свой меч, лежавший у изголовья.

Саси эти слова позабавили:

— О-о-о, тебе не стоит беспокоиться о моем здоровье — как, впрочем, и о своих волосах. Они-то останутся на месте. Чего не скажешь о твоей голове.

Шульмубэл больше не медлил — бросился к кровати, намереваясь оттолкнуть Саси и завладеть оружием. Но раббилуму, для того чтобы остановить его, достаточно было вынуть из ножен свой меч.

Стальной клинок вошел в рыхлый живот как в масло. Старик захрипел, попытался дотянуться руками до горла раббилума, но Саси брезгливо оттолкнул его, после чего грузное тело глашатая рухнуло на пол, как будто это был мешок с зерном.

Саси обошел вокруг него слева, справа, потом присел на корточки и заглянул раненому в лицо.

Шульмубэл тяжело дышал, глаза сверкали бессильной ненавистью, в уголке рта появилась струйка крови.

— Ты еще можешь спасти своего сына. Говори, если он тебе дорог, — сказал Саси. — Все те угрозы, что Табшар-Ашшур озвучил, встречаясь с местной знатью в Тушхане, Хальпу, Арпаде, Маркасу, — это всего лишь надежда запугать наместников, или за всем этим действительно стоит заговор, чтобы устранить сторонников Закуту?

— Да, заговор существует, — прохрипел Шульмубэл.

— Ну же! Ну же, говори! — подтолкнул его раббилум.

— Сына… Ты не тронешь моего сына?

— Нет — даю тебе слово.

— Набу-шур-уцур собирается расправиться сразу с несколькими сторонниками Закуту. Но с кем встречался Табшар, я не знаю.

— А что? Что ты знаешь?!

— Только имена… Дилшэд, Короуша, Кара, Мара…

— Кто они? Кто они? — попытался докричаться до него раббилум, но было поздно. Шульмубэл закатил глаза и затих.

Услышав, что сзади открылась дверь, Саси проворно поднялся и схватился за меч, но увидев Набу-аххе-буллита, прокравшегося в комнату, успокоился.

— Что ты узнал? — спросил тот.

— Неважно. Нам надо хорошо замести следы.

— Мар-Априм уже проснулся. Мне позаботиться о нем?

— Нет, — сухо сказал раббилум. — Приведи его сюда и будь с ним пообходительнее.

В комнате Шульмубэла Мар-Априм появился четверть часа спустя. Его не удивили ни труп глашатая, ни присутствие Саси.