— Как давно ты ее охраняешь?

— Очень давно… Иногда нас сменяют… чтобы мы не привязывались к тем, кого охраняем… но все равно давно… больше семи лет.

Рука легла на кинжал: пора!

— А когда ты начал спать с его женой?

Дилшэд замер. Он ожидал чего угодно, но только не этого.

— Шесть или семь лет назад… Давно…

«То есть всего через год после того, как я появился при дворе Ша-Ашшур-дуббу», — понял сановник. В памяти всплыло счастливое лицо жены... Каждый раз, когда она собиралась на рынок, этот стражник всегда сопровождал ее вместе с детьми. Так вот почему им так нравились эти прогулки в город!

— Дети постельничего от тебя?

Пленник вдруг замолчал. В нем все еще боролось желание защитить родную кровь. Но стоило палачу склониться над ним, чтобы продолжить пытку, как раздался крик:

— Да! Да! Да! Это мои дети! Мои!

— Он твой, постельничий, — сказал неизвестный.

Дилшэда бил озноб. От гнева, переполнявшего его. От ненависти. От боли в сердце. Он приблизился к Ервэхше, опустился на колени, обнажил кинжал и ударил им пленника в живот, а потом еще и еще, пока не сломал клинок о каменный пол. Еще не отдышавшись, не сводя тяжелого взгляда с обезображенного трупа, он прохрипел:

— Я сделаю все, что вы от меня хотите.

***

Ассирия. Провинция Арпад

Мара была первой женой Зазаи, наместника Арпада. Она вышла замуж, когда ей исполнилось восемнадцать. Многие бы почли за честь породниться с царским глашатаем, которому она приходилась племянницей. Сам Зазаи тоже ничего не искал в этом браке кроме выгоды. Однако очень скоро молодая жена вскружила ему голову. Для многих это было загадкой; блеклая внешность, водянистые глаза, полное рыхлое тело, короткие ноги… Казалось бы, откуда там взяться природному обаянию? Но эта женщина обладала теми особыми качествами, которые могли с лихвой компенсировать физические недостатки, — изворотливым умом, острым язычком и заразительным звонким смехом. И хотя с годами размытые черты ее лица требовали все больше красок и белил, а фигура стремительно раздавалась вширь, влияние жены на мужа только росло.

Мара сумела вцепиться в горло Зазаи такой мертвой хваткой, что ее стали сравнивать с царицей Закуту. Наложницы, появлявшиеся в спальне наместника, либо неизвестно куда исчезали после первой же ночи, либо тяжело болели и умирали, но чаще всего — уходили из жизни по собственной желанию. Однако стоило ей поверить в свою власть над супругом, как он взбрыкнул словно молодой конь — прилюдно, на одном из праздников, высмеял потуги жены оставаться красивой, когда ей исполнилось уже двадцать восемь: почти старуха! Он припомнил ей все: и загубленные души, и отвисшую грудь, и дурной запах изо рта, и холодность в постели, и слоновью поступь, и, в довершение ко всему, выставил глупой.

После этого Мару заперли где-то на задворках дворца, словно пленницу. Зазаи отнял у нее даже детей, — двух сыновей и двух дочерей, — отослав их в другой город.

Нетрудно было догадаться, что наместник запал на кого-то со стороны.

«Неужели мне придется делить своего мужа с кем-то еще, — думала Мара. — И ладно бы только в постели, так нет же: эта дрянь поселится во дворце, совсем рядом, как постоянное напоминание о том, что молодость ушла навсегда».

Очень скоро это предположение обрело плоть и кровь. Зазаи взял себе еще одну жену — пятнадцатилетнюю Сальзу, племянницу Скур-бел-дана.

В день свадьбы Мара пришла в ярость: перевернула кровать, выпотрошила подушки и одеяла, опрокинула на пол вазы, стоявшие перед входом в опочивальню, вытоптала цветы, избила до полусмерти двух рабынь, которых держала при себе последние пять лет, пыталась поджечь покои. Ее связали по повелению свыше и бросили, как нищенку, в холодный подвал, чтобы привести в чувство.

Оправилась от удара Мара на удивление быстро. Изменилась. Стала чаще улыбаться. Больше не бранилась, никого не била, источала доброту и ласку. Завела себе свору маленьких собачек, повсюду сопровождавших ее с веселым лаем. Разбила новый цветник, высадив там розы, доставленные из Ниневии. Отрешилась от мира и грезила вслух воспоминаниями о своем счастливом прошлом.

Год спустя слухи об этом дошли до Зазаи. Он сначала не поверил, потом удивился, затем любопытства ради решил ее навестить и, обнаружив, что все это правда, милостиво позволил встречаться с детьми.

Потом вдруг Сальза упросила Зазаи вернуть Маре ее прежние покои. У Зазаи эта просьба вызвала недоумение.

«Если хоть один волосок упадет с ее головы…» — многозначительно пригрозил он своей первой жене, скрепя сердце давая ей разрешение жить под одной крышей с Сальзой.

Что самое удивительное — женщины вскоре стали лучшими подругами.

Во дворце заговорили, что к Маре возвращается былое влияние.

Между тем у Сальзы, которая вскружила наместнику голову, были свои резоны упрашивать мужа о таком странном одолжении. Больше всего она боялась потерять любовь Зазаи. И когда ей стало казаться, что его объятия не так крепки, поцелуи не так жарки, а взгляд утратил прежнюю теплоту и нежность, она решила обратиться за помощью к Маре, чтобы та поделилась некоторыми женскими хитростями. Впрочем, Сальза не особо рассчитывала на успех. Каково же было ее удивление, когда рецепты, предложенные более опытной женщиной, принесли свои плоды!

Однако два года спустя Сальза внезапно умерла от горячки. Вне себя от горя Мара попыталась покончить с собой — у нее едва успели отобрать нож. Она рвала на себе волосы, заламывала руки, стенала целые сутки и успокоилась, лишь когда Зазаи пришел сам, чтобы разделить с ней горе от страшной утраты. Мара дала ему все что могла: ласку, теплоту, понимание, любовь…

С этого дня он стал появляться в ее покоях значительно чаще. Беда была только в том, что наместник, даже оставаясь с нею наедине, не проявлял к жене никакого интереса как мужчина, а это угнетало и пугало ее.

Однажды Мара позвала к себе в спальню евнуха Зэрэзустру. Случилось это ровно через неделю после смерти Табшар-Ашшура. Евнух низко поклонился и бархатным голосом спросил, чем может помочь своей госпоже. Куда меньше почтения было в его хитрых заплывших жиром глазах или легкой блуждающей улыбке. Мару это покоробило. Этот недомужчина слишком явно показывал, насколько они близки: он нередко ублажал молодую женщину всевозможными способами, кроме естественного, ничего не требуя взамен. Она же, в свою очередь, прежде всего хотела от него безусловной преданности.

И все-таки он, кажется, зарвался.

«Наглец, — подумала она. — Когда-нибудь я выдавлю собственными руками твои глаза, чтобы ты не смел так на меня пялиться».

— Ступай в старый город.

— К колдунье? — уточнил евнух.

— К ней самой…

Будь на его месте кто другой, он просто поклонился бы и вышел из спальни, чтобы немедленно исполнить поручение. Но кто кроме Зэрэзустры знал о зелье, которое еще недавно ему пришлось забирать у колдуньи, чтобы вылечить безобидный насморк у Сальзы?

— Она знает, что ей надо вручить мне?

Вопрос был с подвохом. Евнух хотел, чтобы госпожа сама призналась ему в готовящемся преступлении: «Если она замышляет убийство наместника, пусть знает, на что я готов ради нее пойти».

Ответ его разочаровал:

— Да. Это приворотное зелье для моего мужа…

Старый город находился далеко от дворца. Когда евнух подошел к дому старухи, уже стемнело. Зэрэзустра почти впотьмах нашел ее калитку и постучался. Ждать пришлось недолго. Из темноты вдруг показалась костлявая рука; она схватила евнуха за рукав и силой втащила во двор.

Дряхлая согбенная женщина в лохмотьях заглянула ему в лицо и спросила скрипучим голосом:

— Тебя никто не видел?

Кончик ее носа, подергиваясь, заходил во все стороны, словно в нем вовсе не было хрящей.

— Нет, — коротко ответил он, брезгливо поморщившись от смрада, исходившего от женщины.

— Вот то, за чем ты пришел, — сказала она, протягивая ему небольшой глиняный сосуд, легко поместившийся на ее сухонькой маленькой ладони. — Скажешь госпоже, чтобы она вылила его в вино. Сама пусть не пьет. Как только зелье подействует, она это заметит.