Чтобы окружить огромную усадьбу министра, Бальтазару не хватило бы и сотни человек, поэтому действовали быстро и решительно. Двое смельчаков перелезли через забор, обезоружили слуг, распахнули ворота. Но едва вошли в дом, как столкнулись с ожесточенным сопротивлением. В коридорах, на лестницах и во всех комнатах — повсюду завязались схватки. Появились убитые и раненые. Син-надин-апал не щадил себя, дрался один против двух, трех противников, одерживал верх и шел дальше. Бальтазар не отставал от него ни на шаг. Раз или два заслонял собой, приходил на помощь.

Вместе они ворвались в спальню Мар-Априма. Все обыскали, никого не нашли. Поспешили на женскую половину. Здесь были Масха и две ее дочери.

— Он где-то здесь! Где-то здесь! — срывая занавески и переворачивая мебель, кричал наследник.

— Смирись. Он ушел, — призвал его Бальтазар, возвращая меч в ножны.

Мать и младшие сестры Мар-Априма забились в угол и плакали.

Син-надин-апал решительно направился в их сторону, схватил самую младшую — востроносую пятнадцатилетнюю девушку — и приставил к ее шее холодную сталь.

— Ты ведь знаешь где Мар-Априм, — обратился к Масхе принц. — Куда он скрылся?! Говори, если тебе дорога жизнь твоей дочери или, клянусь богами, я пущу ей кровь!

— Мой господин, — осторожно произнес Бальтазар. — Его здесь нет.

Но Син-надин-апал настаивал на своем:

— Говори! Где прячется твой сын?!

У принца был превосходный меч с остро отточенным лезвием — и человеческий волос, случайно упавший на него с чьей-нибудь головы, рассекло бы надвое.

— Говори, старуха! — пригрозил наследник, надавив на меч.

— Мама! — почувствовав боль, вскрикнула девушка.

А Масха вдруг схватилась за сердце и стала сползать по стене все ниже и ниже, пока не оказалась на полу.

— Мама! — рванулась к ней младшая дочь, позабыв об опасности.

Даже лев, охотящийся на газель, не смог бы быстрее добить свою жертву. Меч перерезал девушке горло в одно мгновение.

Син-надин-апал растерянно улыбнулся:

— Не знаю, как это вышло.

Бальтазар всполошился, попытался остановить кровь девушке, одновременно привести в чувство женщину. Позвали лекаря, но, пока тот пришел, мать и дочь уже испустили дух.

***

Спустя две недели, сразу по возвращении Арад-бел-ита из Мусасира, в Ниневии собрался Большой Совет. Син-аххе-риб устроил все таким образом, что наследному принцу о нем было сообщено в самый последний момент, однако Арад-бел-ит был рад уже и этому.

Сановники стали прибывать во дворец ближе к ночи. Царских министров, некоторых наместников и часть жречества Мардук-нацир оповестил заранее. Но даже он не знал, что будут присутствовать принцесса Вардия, тамкар Эгиби и Таб-цили-Мардук. Этих троих через своих слуг приглашал сам царь.

Исчезновения Табшар-Ашшура и Мар-Априма словно никто и не заметил, но стоило какому-нибудь вельможе неосторожно упомянуть в разговоре одно из этих имен, как он тут же натыкался на стену неприятия и отчуждения.

Син-аххе-риб вошел в тронный зал ровно в полночь, держа свою невестку под руку и о чем-то с ней тихо беседуя. Собравшихся, не считая стражи, было не меньше сотни. Все они низко кланялись своему повелителю, и пока царь не сел на престол, не смели поднять глаз. В душе же радовались, что Син-аххе-риб в хорошем настроении: он улыбался. До тех, кто стоял ближе, долетали обрывки его беседы с Вардией:

— И что сказал Ашшур-бан-апал?

— Что это неразумно, что об этом нельзя говорить вслух, иначе дедушка рассердится и тогда бабушка сама пойдет на корм крокодилам...

На этот раз царь рассмеялся так громко, что его смех эхом прокатился по залу, и тогда все сановники, жрецы, многочисленные писцы и прочие, и прочие заулыбались также.

Успокоившись, царь посмотрел на Бальтазара, стоявшего неподалеку, и слегка покачал головой. Начальник внутренней стражи Ниневии все понял, отвесил поклон и поспешно скрылся за спинами вельмож. Син-аххе-риб обратился к Большому Совету:

— Иногда я думаю о том, что мой десятилетний внук куда благоразумнее моих взрослых подданных. Даже он знает, что можно, а что нельзя. Что надо уважать старших, чтить своего господина и быть чистым в помыслах. И что за преступлением неотвратимо следует наказание…

К этому времени Бальтазар уже вернулся с большим серебряным блюдом, накрытым золотой парчой. Он остановился посреди зала, еще раз выжидающе посмотрел на царя и, когда увидел в его глазах то, что хотел, сбросил ткань на пол, представив на всеобщее обозрение отрубленную голову Табшар-Ашшура.

— За преступлением неотвратимо следует наказание, — повторил Син-аххе-риб. — Это хорошо, что мы начинаем наш сегодняшний Совет с напоминания о том, какую кару понесут воры и негодяи, которые посмеют забраться в царскую казну. Хорошо, потому что сегодня я хочу поговорить с вами о том, чему мы все по обыкновению мало уделяли внимания. О торговле, торговых путях, дорогах, товарах и новых рынках для наших купцов… Бальтазар, убери с наших глаз голову этого изменника... Мардук-нацир!

Первый министр вздрогнул всем телом, услышав свое имя, побледнел, чувствуя, как трясутся его колени, сделал шаг вперед.

— Я твой верный раб, мой повелитель.

Заметив этот страх, Син-аххе-риб скривился.

— Хочу представить тебе твоего нового министра. Его зовут Таб-цили-Мардук. Покажись, мой юный друг.

К трону подошел молодой невысокий мужчина в длинной расшитой золотом епанче, достойной самого царя, в сапогах из красной кожи. Рыхлый, полный, с умными прищуренными глазами и приплюснутым носом.

— Раббилум Набу будет ведать государственными рабами, как прежде Мар-Априм, а также всем, что касается обустройства, безопасности и налаживания торговли с нашими соседями и внутри Ассирии. Береги его, Мардук! Я не хочу, чтобы он кончил так же, как его предшественник, — Син-аххе-риб, довольный своей шуткой, громко расхохотался и, обернувшись к Вардии, сказал что-то еще, очень тихо, предназначавшееся ей одной. В ответ послышался женский смех. После этого, вновь став серьезным, царь повернулся к Таб-цили-Мардуку:

— С чего ты собираешься начать?

— С прокладки дороги из Ниневии в Анат. Это втрое сократит путь караванов, которые сейчас идут в обход по Тигру, а затем по Евфрату.

— Хорошо, что еще?

— Набу-дини-эпиша, наместник Ниневии, сообщил мне об острой нехватке некоторых строительных материалов для твоего дворца, мой повелитель. Найду купцов, что отправятся в Сирию за кедром и в Элам за лазуритом и обсидианом.

— Хорошо. Значит, понадобится золото. И в этом тебе поможет Эгиби, наш дорогой друг из Вавилонии, — царь показал на стоявшего по правую руку от него молодого тщедушного еврея, похожего на лемура. Не желая кого-то обидеть, он оделся весьма скромно, и лишь дорогие перстни на пальцах свидетельствовали о его богатстве.

— Я хочу, чтобы на всех дорогах моей страны, — продолжал Син-аххе-риб, — от привала к привалу, стояли стражники, путники могли отдохнуть, поесть, напиться воды сами, напоить лошадей и верблюдов. Там, где нет возможности найти воду, ее должны доставлять каждый день специально отряженные для этого люди. Брать плату за это воспрещается. Дорога между Ниневией и Анатом — очень нужна. Но этого мало. Дорог надо намного больше. О том, где их прокладывать, поговори не только с купцами, но также с Ашариду. — Царь указал на старого жреца. — У него много карт, о которых ты и не слышал. Он знает, где искать воду и где лучше сократить путь… А сейчас — хочу, чтобы мои наместники и сановники поделились с тобой тем, что их заботит…

Желающих высказаться оказалось немало. Кого-то беспокоил избыток кунжута, кому-то не хватало овощей, храмы хотели торговать шерстью и пухом, мясом и брынзой. Настойчивее других были те, кто представлял Вавилонию: они просили разрешения на продажу конской упряжи, мехов для хранения жидкостей и бурдюков, надувавшихся воздухом, для переправы войск через реки…