Когда платить по долгам оказалось невмоготу, судьба подарила Анкару встречу с ассирийским посланником, желавшим любой ценой попасть в царские архивы. Мар-Зайя просидел там две недели. И все бы ничего, но ему понадобились несколько табличек. Платил он наперед и очень щедро, поэтому Анкар и не смог устоять, хотя знал, что идет на преступление.

Писец вынес из дворца целый ящик табличек и все спрятал дома, но вместо мар-шипри-ша-шарри к нему тем вечером пожаловал Баграт, начальник тайной службы Урарту, в сопровождении десятка солдат. Гость тут же заговорил о Мар-Зайе, а узнав, что того интересуют расписки и счета на некоторые поставки, связанные с ассирийским министром Саси, потребовал все эти документы изъять. Анкар побелел, чуть не выдал себя, но заверил, что беспокоиться не о чем. Хотя Баграт вскоре ушел, в доме осталась стража, с какой целью — Анкар спрашивать не осмелился, но сам затрясся от страха.

Он был напуган, всю ночь не спал, все размышлял: куда ему, старику, тягаться с молодыми в их ожесточенной схватке между тайными службами Урарту и Ассирии.

Рано утром Анкар, обманув стражников, сбежал из столицы вместе с возлюбленной, прихватив с собой все золото, что успел заработать, и на всякий случай — украденные из дворца глиняные таблички. Как же хотелось ему пожить на старости лет в свое удовольствие, где-нибудь подальше от гнева сильных мира сего!

И весь этот год писец жил незаметно в небольшом домике на окраине Эребуни в достатке и спокойствии.

Жены в соседней комнате не было тоже. Громко высморкавшись, откашлявшись (из-за мокроты ему с каждым днем становилось все труднее дышать), Анкар, набросив на плечи толстое одеяло, вышел во двор.

«Не хватало еще, чтобы она завела себе любовника, — размышлял старик, — ладно бы просто подставляла свою дырку кому ни попадя, так нет же, еще будет трепаться, разнесет всем, откуда мы и почему сторонимся людей».

Он подумал, что напрасно доверился женщине, когда в минуту слабости рассказал ей все как на духу о своих бедах и о том, как они теперь будут жить.

Писец со временем стал тяготиться молодой женой, и хотя ему нравилось гладить ее, любоваться молодым телом, прежней страсти уже не было.

Присев на скамеечку, Анкар принялся всматриваться во все темные углы двора, как будто там могла прятаться Санит. Но вместо жены увидел незнакомого мужчину. Тот вышел из тени и сказал:

— Не кричи. Пойдешь со мной, останешься в живых. И никто не причинит тебе вреда. Ступай, оденься, нам далеко ехать, — чужаку незачем было прибегать к силе, он был большой и сильный, а старик испуган и немощен.

Сильный южный акцент выдавал в незнакомом мужчине ассирийца.

У Анкара пересохло в горле. Он кивнул, молча поднялся, поплелся в комнаты, думая лишь о том, что это конец и ничего исправить уже нельзя. Представил, как в сарае — в чем у него почему-то не было сомнений — умирает его Санит, уверенный, что над ней надругались, сначала изнасиловали, а затем искололи ножами. Представил себя, лежащего где-нибудь в овраге за городом… И на глаза у него навернулись слезы.

Но самый большой трус иногда бывает отважнее отчаянного храбреца.

Натягивая через голову широкую рубаху-канди, подпоясываясь шарфом с бахромой, Анкар вдруг почувствовал в себе прилив злости. Она предала ему сил.

«Щенок, да я в отцы тебе гожусь, а ты вздумал меня пугать!»

Старик заметил нож, лежащий по ту сторону кровати: Санит, куда более бесстрашная, нежели ее муж, с оружием обычно не расставалась.

«Вот ведь… Как же они ее выманили?»

Рядом с ножом отчего-то лежала и его кожаная шапка.

Анкар оглянулся на дверной проем, где со скучающим видом стоял ассириец и пошел вокруг кровати, приговаривая на ходу:

— Я только возьму шапку…

— Давай-ка поторопись, старик. Не заставляй меня ждать, — лениво протянул ассириец, беспечно поворачиваясь к хозяину спиной.

Анкар нервно схватился за шапку, еще быстрее — за нож, который тотчас и спрятал в рукаве.

— Иду, иду…

Он и сам не знал, как это у него поднялась рука, — ведь никогда раньше ему не приходилось бить человека ножом, — и, тем не менее, ударил, а потом еще и еще, больше из боязни, что ему не избежать наказания. Однако нож почти сразу перебил какой-то крупный сосуд, отчего кровь забила из раны фонтаном. Ассириец сразу осел, стал ниже ростом, упал на колени, а после уткнулся лицом в пол, забился в судорогах и очень скоро затих.

Только тогда Анкар выронил нож. И снова превратился в труса.

«Что же теперь делать?!»

Он выскочил из дома, едва не сорвал с петель калитку, ведущую на улицу, побежал вдоль глиняного забора, кто-то бросился следом — Анкар услышал их шаги, свернул в узкий проулок, налетел на спящего пса, упал в огромную лужу, которую не заметил в темноте, выпачкался с ног до головы в грязи и на четвереньках выбрался на сухое место. И вдруг уперся в чьи-то ноги. Кто-то встал у него на пути, заслонив дорогу. Перед ним были мужчина и женщина.

«Я не хотел, не хотел…» — заплакал старик.

— Ну, что ты, что ты, мой дорогой, — услышал он певучий голос Санит. Она подхватила его под руки.

Анкар, узнав жену, с надеждой посмотрел на ее молодого спутника, стал умолять:

— Спасите меня!

— На нем кровь, — заметил юноша. — Ты ранен?

— Нет. Она не моя, — Анкар затравленно и одновременно зло посмотрел на молодых людей. — Ко мне в дом прокрались воры. И мне ничего не оставалось, как перерезать одному из них горло… Ради всех богов, помогите! Они преследуют меня!

Юноша больше не мешкал:

— Ступай за мной.

Они нырнули в какую-то щель в заборе, полезли по его обрушенному краю наверх, по нему вскарабкались на крышу соседнего дома и там затаились. Вовремя — в проулке показались двое высоких мужчин в черных одеждах.

— Куда он делся? — говорил один из них по-арамейски.

— Беги в обход. Поднимешься по улице, там свернешь направо, к рынку. Этот проулок выходит туда. Другой дороги нет. А я подопру его сзади. Только не забудь, что он нужен нам живым.

Анкар боялся даже дышать, но увидев, что его преследователи разделились, а вскоре и вовсе скрылись из виду, постепенно стал приходить в себя. Прежде всего, он скосил глаза на молодого человека, по одежде большего всего похожего на эллина, встретился с его насмешливым уверенным взглядом и нахмурился:

— Кто это, Санит? Интересно, чем ты занималась с ним среди ночи, в то время, когда должна находиться в нашей постели?

— Я больше не твоя рабыня и не принадлежу тебе, — огрызнулась Санит.

— Неблагодарная женщина. Ты забыла, кем ты была и кем стала, — прошипел в ответ Анкар. Осознание того, что он сегодня сделал, бесконечно подпитывало в нем гордость и придавало его речам какой-то особый мстительный оттенок.

Молодая женщина с опаской спряталась за любовником.

Юноше пришлось охладить пыл ее мужа:

— Ну, ну… уважаемый, ты бы заткнулся, а то ведь спущу тебя отсюда, и пойдешь ты на корм к своим ночным гостям.

Анкар, тяжело вздохнув, покачал головой, и сказал так, словно всю жизнь только и страдал от женских измен:

— Тебе не стоило бы ей доверять. Уж поверь мне, старику.

Санит тихонько засмеялась:

— Ты не поверишь, Гелиодор. У него до меня всего-то одна женщина и была — из тех, что продают свое тело за миску полбы. Он мне ее как-то показывал в Русахинили, когда мы были на рынке. Почти без волос, без зубов, так похожа на гиену, что поставь их рядом — не различишь, кто где…

— Тебе бы подумать о том, как сейчас спасти свою шкуру, писец, а ты беспокоишься о таких пустяках, — сказал юноша.

«А ведь он прав… Безусловно, прав, — снова сжался Анкар, посмотрев сверху в проулок. — Если ассирийцы действительно ищут меня, то они начнут прочесывать весь город, залезут в каждый дом и каждую нору». И он сделал вид, что пропустил обидные речи мимо ушей. Ему и в самом деле надо было думать о том, как уцелеть, а не спорить, насколько он плох-хорош-умен-глуп-красив-уродлив или стар.