Стройные ряды, сомкнутые щиты, стена из копий.
Тишину хранили, как невинная девушка свою честь. Горнисты молчали. Команды передавались по цепочке вполголоса.
В какой-то момент расступились, пропуская отряд колесниц.
Лагерь Ашшур-аха-иддина все еще не был полностью окружен частоколом, не говоря уже о том, чтобы обнести его рвом или валом. Охрану ворот, в этом случае почти условных, наступающие смяли практически сразу, однако тревогу караульные все-таки подняли. Лагерь мгновенно ожил, воины, прятавшиеся от нескончаемого дождя под навесами, в палатках и шатрах, выбегали наружу, собирались в десятки и сотни, выдвигались на передний край. И все это делалось спешно и в толчее… И когда на улицы ворвались боевые колесницы, чьи косы мгновенно превращали людей в фарш, в лагере возникла паника. После вчерашнего сражения у Шаррукина осталось всего семнадцать повозок. Но за считанные минуты они покалечили и убили сотни врагов.
Связь между колесницами была потеряна сразу. Каждая выбирала свой путь и рассчитывала только на свои силы. Шаррукин же, впервые за долгие годы избавившись от груза ответственности за вверенный ему отряд, почувствовал себя так, словно у него выросли крылья. Рядом с ним в повозке находились еще двое лучников. И пока один из них выпускал стрелу, рабсарис успевал послать две. Его лук не знал промаха. По убегающему врагу он бил в спину, по тем, кто пытался прикрыться щитом, — в шею или голову, по тем, кто атаковал, — куда получится, лишь бы остановить: и этого достаточно — колесница уже летела дальше, сметая все на своем пути.
Первая колесница погибла в самом начале, наскочив колесом на камень. Раздался треск, повозка завалилась на бок, а затем перевернулась. Лошади встали как вкопанные. Оказавшийся на земле лучник не успел и охнуть, как его уже пронзили два копья. Возница был проворнее: схватился на мечах с накинувшимися на него врагами, за минуту справился с тремя — кто б мог подумать! — и тут же упал, убитый стрелой.
Вторая колесница провалилась обоими колесами в яму (разве разглядишь ее в такой-то грязи!). Для тех, кто оказался рядом, это было как подарок судьбы. Вот она, смерть, еще мгновение назад она нависала над тобой — и вдруг рассеялась словно туман, лишь холодок по коже. Возницу и лучников убили сразу. А кони все-таки вынесли, выдрали повозку из капкана, рванули вперед. Кромсая человеческие тела острыми косами, втаптывая в грязь раненых и мертвых…
Паника улетучилась после того как стало по настоящему страшно. Очень скоро защитники лагеря уже целились не в людей, а в лошадей. И стоило какой-нибудь повозке прервать свой бег, как возница и лучники немедленно погибали в короткой схватке. С такой яростью стая собак рвет в клочья затесавшегося к ним чужака.
И только колесница командира остановилась сама, когда стало понятно, что ни вперед, ни назад пробиться уже невозможно. После бешеной гонки Шаррукину показалось, будто мир вокруг замедлился. Замер ветер, рвавший одежды, пошел тише дождь, а враги вдруг стали рачительно-острожными и боязливыми. Выставив перед собой копья, прикрываясь большими щитами, они приближались, отмеривая каждый шаг.
Шаррукин улыбнулся:
— Живыми хотят меня взять. Значит, узнали. Интересно, чей это приказ, Скур-бел-дана? Или Гульята?
Неприятельские лучники молчали. Из повозки не стреляли, потому что кончились стрелы.
Шаррукин вытащил меч из ножен, его примеру последовали те, с кем он дрался в этом бою плечо к плечу. Приготовились к последней схватке…
Как бы там ни было, но отряд колесниц свою задачу выполнил. Армия Ашшур-аха-иддина поддалась и отступала по всем направлениям. Царский полк Ашшур-ахи-кара, преследуя врага, очень скоро достиг главной площади лагеря и вплотную подошел к царской ставке.
Когда началось сражение, здесь находились все полководцы Ашшур-аха-иддина. Военный совет созвал Гульят. В отсутствие царя, как и полагалось, армию возглавил туртан.
— Мы не знаем, сколько у Арад-бел-ита скифов, — говорил Гульят. — Слава богам, что пошел дождь! Но стоит ему прекратиться, а земле немного обсохнуть, как их конница тут же довершит начатое. Уходить надо немедленно. Мы пожертвуем одним кисиром, оставив его в лагере, создадим видимость, что остаемся на месте. А сами тем временем отступим в Тушхан. Там наберем конницу, соберемся с силами, проведем разведку, чтобы не действовать вслепую. Да и войска у Арад-бел-ита не хватит, чтобы осаждать такой крупный город.
Этот план поддержали Набу-Ли и Набу-аха-эреш, с оговоркой — Ишди-Харран, который предлагал оставить в лагере только обоз и совсем небольшую охрану, дабы не жертвовать целым кисиром.
Самым горячим противником этой идеи оказался Скур-бел-дан:
— Стоило загнанной в угол крысе показать зубы, как вы готовы дать деру?! Время — это все, что сейчас надо узурпатору, чтобы найти способ переманить на свою сторону новых союзников. А что если завтра урарты, киммерийцы и скифы объединятся с Арад-бел-итом?!
Говорил он громко, отрывисто, брызгая слюной, выпучив глаза и оглядываясь вокруг, словно искал врагов в этом шатре. И хотя в этой речи было разумное зерно, причины оппозиции к туртану лежали несколько в другой плоскости.
Если туртан отведет армию Ашшур-аха-иддина в Тушхан, война непременно затянется, рассуждал сановник. Если царь выживет, всегда можно заявить, что он, Скур-бел-дан, был против этого невнятного маневра. Если умрет, то влияние Гульята с каждым днем будет только расти. Да и определенные предпосылки к тому, чтобы надеяться на победу, у Скур-бел-дана имелись, хотя он и держал их пока в тайне.
Гульят возразил:
— Не ты ли, уважаемый Скур-бел-дан, еще вчера убеждал нас, что киммерийцы из-за разлива реки повернули назад, а царь Руса никогда не станет вмешиваться в войну между ассирийцами?
— Сегодня на нашей стороне численный перевес, и не воспользоваться таким случаем — неприкрытая измена! Был бы здесь царь — никто даже вести таких речей не осмелился бы!
Обвинить туртана прилюдно в измене — дорогого стоило. Гульят такую обиду не стерпел, схватил Скур-бел-дана рукой за горло и сдавил так, что тот побагровел от удушья. Чем бы все это закончилось, неизвестно, но в шатер ворвался гонец, несмотря на попытки стражи его остановить.
— Нас атакуют! Колесницы Шаррукина ворвались в лагерь!
О ссоре пришлось забыть. Гульят, оставив в покое поносителя, сказал ему:
— Твои воины — на противоположной стороне лагеря, ты сможешь беспрепятственно вывести их через южные ворота, обойти неприятеля с севера и ударить в правый фланг или в тыл, смотря по тому, как сильно растянулись силы Арад-бел-ита, — Затем приказал Набу-Ли: — Из лагеря ни на шаг. Слышишь, не отдавай им лагерь! Деритесь за каждую улицу! За каждую палатку! Иначе нам конец!
Набу-аха-эрешу было поручено прикрывать тыл. После того как в первой схватке его войска были почти полностью разбиты и бежали, вера к нему пропала.
Под конец туртан обратился к Ишди-Харрану:
— Лекарь тревожить царя запретил. Малейшее сотрясение может стать для него фатальным. А потому царский полк защищает этот квартал. Даже если Набу-Ли не выдержит, тебе отступать нельзя, да и некуда!
В центре лагеря становилось все жарче. Идти вперед приходилось по трупам и умирающим. Чужих добивали, своим, по возможности, пытались помочь.
А дождь даже усилился. И в какой-то момент стало казаться, что это не люди, а небо истекает кровью.
Пока в лагере царил разброд, а его защитники не собрались с силами, пока не нащупали связи между десятками, сотнями, кисирами, пока командиры не призвали к дисциплине растерявшихся воинов, — царский полк Ашшур-ахи-кара продвигался вперед достаточно быстро. Однако это не могло продолжаться вечно. Наступил момент, когда силы противников уравновесились. И тогда наступление остановилось. В такой ситуации единого строя, конечно же, не существовало. Откуда ему взяться, если вокруг были сотни шатров и палаток, дробившие бой на тысячи мелких схваток за каждую улицу или форпост! Там дрались за конюшню, там — за кухню со съестными припасами, там — за выгребную яму, которая стала естественным рубежом, не позволявшим врагу зайти в тыл. Армия Арад-бел-ита не могла идти дальше: мала была числом. Армия Ашшур-аха-иддина не могла опрокинуть атаковавшего ее неприятеля: пала духом.
