— Передай своей колдунье, что она поплатится головой за свою дерзость!

— Дедушка, как можно! Я сама ее боюсь! — отшутилась в ответ внучка.

Проходя мимо кравчего, царь смерил его насмешливым взглядом:

— Ты не заболел? Лицо серое, глаза усталые.

— Небольшое недомогание, мой повелитель.

— Ну так отдохни сегодня. Оставь вместо себя Рафаила. Ты ведь ему доверяешь?

— Разумеется, как себе, — ответил Ашшур-дур-пания, с плохо скрываемой ревностью посмотрев на юношу, чье имя упомянул царь. — Благодарю тебя, о повелитель. Твоя доброта не знает границ…

Из царских покоев Ашшур-дур-пания немедленно отправился на женскую половину дворца, чтобы встретиться с Закуту.

Выслушав его, царица насторожилась:

— И что может за всем этим стоять?

— Пока не знаю, но обязательно выясню.

Тем же вечером Ашшур-дур-пания, заглянув в казармы внутренней стражи, нашел Бальтазара.

— Знаешь ли ты царского писца по имени Гиллиана? — спросил кравчий.

— Конечно.

— Что можешь сказать о нем? Можно ли как-то к нему подступиться? На что он падок? Женщины, вино, золото? Где бывает по вечерам? Как развлекается?

— Честное слово, он вряд ли заслуживает столько внимания. Но если хочешь знать, Син-аххе-риб с некоторых пор держит его при себе по той причине, что кто-то из наместников однажды отрезал ему язык, да и к царю он попал через Набу-шур-уцура. А значит, добровольно писец тебе вряд ли что-то поведает.

— Выясни все, что сможешь. И не тяни.

Бальтазар посвятил исполнению этой просьбы ни много ни мало три дня. Писец жил затворником. Семьи у него не было, скверных привычек не водилось, к роскоши оказался равнодушен. Большую часть времени он проводил в царском архиве, с утра до вечера перебирая глиняные таблички и что-то сочиняя.

«Наверное, поэму, — предположил молодой писец, которого расспрашивал стражник. — Ходит от стены к стене, бормочет что-то себе под нос, а потом долго налегает на стилус».

Раз в месяц Гиллиана покидал Ниневию, отправляясь куда-то на лодке ниже по течению Тигра, однако поскольку на следующее утро он всегда возвращался, Бальтазар в первую очередь наведался в Калху. И ему сразу повезло.

— У него там отец, — сообщил он о результатах своих поисков Ашшур-дур-пании, как только все прояснилось. — Больной отец. Единственный его родственник. На эту наживку мы его и поймаем. Но сначала я должен знать, ради чего рискую головой.

Выслушав кравчего, Бальтазар согласился, что дело нешуточное.

На следующий день Гиллиана получил известие о том, что отец его при смерти.

Писец взял своего помощника и вместе с ним отправился к царю, чтобы получить его разрешение немедленно покинуть дворец и Ниневию. Гиллиана вывел свою просьбу на глиняной табличке, помощник прочел ее царю. Син-аххе-риб возражать не стал.

На полпути к родному дому Гиллиану нагнали Бальтазар и Нинурта. Их лодка была значительно больше, чем та, на которой плыл писец, и поэтому стражники уверенно пошли на таран. От столкновения легкое суденышко переломилось пополам как щепка и быстро пошло на дно. Рабов добили баграми, писца выловили и втащили на корму. Допрос начали здесь же.

— Узнаешь меня? — сурово спросил Бальтазар, снисходительно глядя на тщедушного писца, стоявшего перед ним на коленях и дрожавшего то ли от страха, то ли от холода.

Гиллиана испуганно закивал.

— Тогда выслушай меня. Расскажешь все, и я сохраню тебе жизнь. Попытаешься юлить, захочешь обмануть, пожалуешься кому-нибудь — и твой отец умрет на самом деле. Закуту нужен такой человек, как ты, рядом с царем…. Четыре дня назад сторонники Арад-бел-ита тайно собрались в тронном зале. Ты был вместе с ними. Я хочу знать, присутствовал ли на этой встрече Син-аххе-риб, что там обсуждалось, и какие решения были приняты.

Писец открыл рот и стал показывать пальцем, что у него нет языка.

— Неужели ты полагаешь, я не осведомлен об этом? — усмехнулся Бальтазар. — Нинурта, дай ему стилус и табличку.

Пока сотник искал на корме письменные принадлежности, его начальник бесцеремонно разглядывал пленника.

«Пальцем ткнешь — сразу рассыплется. Трусливый, жалкий человечишко, и как таких земля держит. Мне бы радоваться, что все так легко получилось, а почему-то противно. Велика честь — прижать к ногтю таракана. Зато Ашшур-дур-пания будет доволен».

— Твой помощник мне рассказал, что ты пишешь поэму, — неожиданно для себя вспомнил Бальтазар. — Это правда?

Писец, с трудом протолкнув в горле комок, который, казалось, мешает ему дышать, энергично закивал в знак согласия.

— Нет, мне просто интересно. Неужели все, кто пишет о богах, героях и любви, такие же мокрицы, как ты? Как можно быть храбрым там и трусом здесь? Можешь не отвечать…

Подошел Нинурта, вручил писцу серебряный стилус и глиняную табличку. Бальтазар рявкнул:

— Поторопись, я жду! — и невольно отвернулся от писца, который своей трусостью вызывал у него изжогу.

Но Гиллиана больше не дрожал. Подняв на стражников влажные от слез глаза, взяв в руку стилус, он вдруг вогнал его себе в сердце прежде, чем Нинурта что-то предпринял.

— Проклятье… Да он убил себя… — пробормотал сотник, растерянно оглядываясь на своего начальника.

Бальтазар на минуту опешил. Меньше всего он ожидал такого поступка, но затем рассмеялся:

— Знаешь, о чем я подумал, дорогой Нинурта? Ни тебе, ни мне никогда не написать ни строчки.

— Я и не умею, — обиделся тот.

— Знаю. Не обращай внимания. Привяжи ему к ногам камень и брось за борт.

— Как поступим с его отцом? Если выяснится, что он не был при смерти, царь может заподозрить неладное.

— Оставь старика в покое. Его сын это заслужил. Расследование смерти писца все равно поручат мне, а когда на реке найдут перевернутую лодку, объяснить все будет просто.

— И что будем делать дальше?

— А ничего. Это тупик… Подождем. Может, что-то и прояснится.

В Ниневию они вернулись уже ночью. Разошлись по домам.

Бальтазар был задумчив. Последний год, стараясь заглушить боль от потери Ани, он перестал заглядывать внутрь себя. Что-то сломалось в нем, мир утратил краски, пища стала пресной, вино лишь утоляло жажду, наслаждения утратили всю привлекательность… И вдруг оказалось, — причиной тому стал жалкий писец, — что даже в смерти есть высший смысл. Означало ли это, что его жизнь теперь пойдет по-другому, Бальтазар еще не знал.

Не успел он переступить порог, как слуга огорошил новостью:

— Мой господин, с самого вечера тебя ждет гостья.

— И кто она? — удивился хозяин.

— Она не сказала, лицо не открыла. Приехала в паланкине, едва стемнело.

— Принеси вина, фруктов и немного мяса.

Когда он вошел в зал для гостей, женщина поднялась и шагнула ему навстречу.

— Хава?..

— Ты хочешь знать, зачем дед собирал у себя сторонников моего отца?..

Через неделю по Ниневии поползли слухи, что царь поднимает налоги, но во всем виноват его младший сын Ашшур-аха-иддин, который не может справиться с восстанием в Табале, и что если бы не жречество…

В Ашшуре и Арбелах толпа напала и разграбила амбары, принадлежавшие храму богини Иштар. В Калху двое священнослужителей были избиты среди бела дня. А затем, в ночь на семнадцатое тебета, в Ниневии сгорел зиккурат бога Ашшура.

8

Зима 681 — 680 гг. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Как бы ни затягивалась война, в армии всегда находились счастливчики, которым удавалось побывать дома по два-три раза в год, навестить семью, родных и близких. Царские обозы с ранеными, золотом и серебром, ценными строительными материалами, лошадьми, крупным и мелким рогатым скотом, птицей, тканями, краской, дорогим вином и прочим шли в Ассирию каждую неделю, и кому-то их надо было сопровождать. Командиры кисиров давно научились пользоваться этим как еще одним способом поощрить лучших воинов.