Среди ночи, страдая от бессонницы, вдруг захотел увидеть Марганиту.

— Ты помнишь, кто стоит перед тобой? — сурово спросил он, когда девушку привели к нему.

— Син-аххе-риб, царь Ассирии. Ты никогда не желал мне зла, и у тебя доброе сердце, — опустив глаза, заученно повторила чьи-то слова Марганита.

Она не помнила его. Не помнила ничего о том страшном для себя дне, когда он погубил ее семью, ее близких, ее родной город…

И это привело его в замешательство.

Он призвал ее к себе, обнял, как обнял бы свою дочь, с невинной нежностью и жалостью, видя перед собой ее изумленные глаза, в которых не было ни капли ненависти.

С того самого дня Син-аххе-риб не переставая думал о Марганите. Каждую ночь царь покидал свой дворец, чтобы провести с ней время. Привыкший все брать по праву сильного, впервые в жизни пошел другим путем. Засыпал ее драгоценными каменьями, приносил ей благоухающие орхидеи и дивной красоты розы, одаривал платьями из тонкой дорогой материи с неповторимым рисунком, а взамен желал лишь взять ее за руку, посмотреть ей в глаза, услышать ее голос, вдохнуть ее запах.

И долго не решался подступиться к ней. Пока однажды она сама осторожно не поцеловала его в щеку. Он стал ей дорог.

Всю следующую ночь Син-аххе-риб не спал, мучаясь сомнениями. А сутки спустя появился во дворце старшего сына, чтобы разделить с Марганитой ложе. Это удивило ее, но она не сопротивлялась. Когда он уснул, она свернулась рядом с ним калачиком, прижалась, как котенок, и пролежала так до утра, не сомкнув глаз, испуганная и удивленная.

Однажды, провожая царя до тайного выхода из своего дворца, Арад-бел-ит спросил:

— Отец, не сделать ли тебе ее царицей?

Эта связь сблизила их. Они были сообщниками, храня эту странную тайну.

— Когда это произойдет, на нее начнут охоту и твоя мачеха, и твой брат, и все их приверженцы.

— Тогда, может быть, стоит свернуть им шею и напомнить о том, кто такой Син-аххе-риб?

Царь улыбнулся.

Арад-бел-ит хорошо помнил эту улыбку. В последний раз она не оставила камня на камне от Вавилона…

***

В первый день зимнего месяца тебета на двадцать четвертом году правления Син-аххе-риба в царском дворце собрались царь, Арад-бел-ит, Набу-шур-уцур, первый министр Ассирии Набу-Рама, царский казначей Парвиз, ревизор Палтияху и министр двора Мардук-нацир. Здесь же, в тронном зале, были постельничий Чору, после смерти Шумуна ни на шаг не отходивший от царя, и писец, готовый запечатлеть на глиняной табличке каждое слово, которое произнесет его повелитель.

— Нам предстоит принять трудное решение! — сказал Син-аххе-риб. — Мой младший сын Ашшур-аха-иддин еще не взошел на престол, а уже выпустил из рук то, что по праву всегда принадлежало Ассирии. Потеряв Табал, мы показали нашим врагам, что Ассирия ослабла. Еще немного — и мы потеряем Сирию. От этой немощи все наши беды. Бунт в Маннее — только первый отголосок этого поражения. Неспокойно в Мидии, в Мусасире, в шаге от бунта Вавилония. А скифы и киммерийцы только и ждут удобного момента, чтобы добить раненого льва… Должен ли я говорить, как тяжело мне далось это решение, — уверен, что нет. Все понимают мои чувства. Ашшур-аха-иддин обманул мои ожидания, не оправдал возложенных на него надежд. Он единолично правил страной три долгих года, когда боги послали мне испытание и приковали к ложу, и вот к чему это привело — Ассирия погибает из-за его нерешительности и недальновидности. И я хочу обратиться к вам за советом, мои ближайшие соратники и друзья: как мне поступить, дабы спасти государство, помня о том, что только справедливый суд, а также приверженность нашим обычаям и традициям, позволит нам избежать распри?..

Он все рассчитал верно. Взвалил всю ответственность на сына, хотя из-за болезни отстранился от управления страной всего на год. Сильно преувеличил невзгоды, словно позабыл, что бунт в Маннее подавлен меньше чем за месяц, беспорядки в Вавилонии прекращены, компенсации пострадавшим от наводнения земледельцам выплачены, а из Табала накануне пришло долгожданное известие о киммерийцах, неожиданно отступивших в свои земли, и это вселяло надежды на благоприятный исход войны еще до весны. Но царю нужны были основания для того, чтобы изменить свое первоначальное решение относительно Ашшур-аха-иддина.

— Мой повелитель, ассирийцы будут счастливы услышать, что справедливость наконец восторжествовала, — поклонился Набу-шур-уцур. — Твой старший сын всегда был и оставался единственным законным наследником трона.

— Но что скажут на это сторонники Ашшур-аха-иддина?

— Возможно, если мы заручимся поддержкой жречества… — осторожно высказался Набу-Рама, первый министр Ассирии, высокий рост и могучий торс которого больше бы подошли царскому телохранителю.

Син-аххе-риб с горечью усмехнулся:

— Не получится. Жрецы все за Ашшура…

— Война в Табале, — произнес вдруг Мардук-нацир, — совершенно опустошила нашу казну. И если бы не помощь тамкара Эгиби, наше положение было бы совершенно плачевным. Но я хочу спросить уважаемого Парвиза, как он собирается платить проценты Эгиби?

— К чему ты клонишь? — с интересом посмотрел на него Син-аххе-риб; однако, не дожидаясь ответа, он тут же обратился к казначею: — Парвиз?

Седой долговязый перс с горделивой осанкой, к которому обратился царь, почтительно поклонился:

— Мой повелитель, Мардук-нацир совершенно прав. Казна пуста, и для того чтобы ее наполнить, понадобится ввести дополнительный налог на армию. И тогда все обвинят в этом Ашшур-аха-иддина, главного виновника наших несчастий…

Снова заговорил Мардук-нацир:

— Всеобщее недовольство подкрепим слухами, что боги наказывают Ассирию, ведь царь отступил от обычаев своего народа и выбрал соправителем младшего сына; и что главным препятствием к справедливому решению остается жречество. Уверен, после подобных нападок оно отступится от Ашшур-аха-иддина.

— Что скажешь, Арад-бел-ит? — царь благосклонно посмотрел на сына.

— Одних слухов и сдержанного недовольства жречеством будет мало.

— Вот и займись этим. Подогрей толпу так, чтобы она потребовала от меня справедливости в отношении престолонаследия.

Син-аххе-риб после этих слов поднялся и в сопровождении Чору покинул тронный зал так же, как и пришел туда, через тайный ход. Затем ушел Арад-бел-ит. Остальных советников по одному вывел из дворца Мардук-нацир.

И все-таки соблюсти меры предосторожности в полной мере не удалось.

Таба-Ашшур, начальник царской стражи, проверяя посты, увидел, как министр двора идет рука об руку с казначеем через центральный вход, начал интересоваться, кто еще был утром во дворце, а выяснив, поспешил к Ашшур-дур-пании.

— И что в этом странного? — не понял сначала кравчий.

— Все они пришли в одно время, и кто послал за ними, я не знаю. Все собрались в тронном зале. Спрашивается — зачем, если там не было царя. Ради встречи с Арад-бел-итом? Тогда почему не у него во дворце?

— Как долго они там находились?

— Около часа.

— А где все утро был царь?

— Гулял по саду, просил не тревожить.

Ашшур-дур-пания скривился.

— А вот это уже нехорошо… Насколько я знаю, из сада в тронный зал есть тайный ход. Он только царю и известен. И если Син-аххе-риб им воспользовался, значит, он встречался со сторонниками Арад-бел-ита, а это не сулит нам ничего доброго. Кто еще мог там быть, кроме сановников?

Таба-Ашшур на мгновение задумался.

— Стражи не было. Если царь, то непременно и Чору… а еще писец по имени Гиллиана.

— Хорошо. Ступай. Я рад, что Ашшур-аха-иддин не ошибся в тебе.

Близилось время завтрака. Ашшур-дур-пания проследовал в царские покои. Рафаил, сын Нерияху, бывшего казначея, почтительно доложил кравчему, что царь вернулся с прогулки по саду и с минуты на минуту должен появиться за столом.

Син-аххе-риб вошел в столовую в сопровождении Чору и Хавы. Настроение у царя было превосходное. Он даже смеялся, что в последнее время с ним случалось нечасто: