Если первоначально документы по делу Воронцовой умещались всего в одну папку, то к концу следствия, продолжавшегося не один месяц, таких папок стало пять. Были допрошены девяносто два человека. В Государственном архиве Октябрьской революции и социалистического строительства Ленинградской области отыскались трофейные документы, в том числе дело, значившееся по архивной описи под номером шестым. Это была переписка о борьбе оккупантов с партизанами.

Вот оно перед нами. На лицевой стороне обложки черными чернилами написано по-немецки: «Тайлькоманда Зейделя айнзатцкоманды 1-а полиции безопасности и СД». Начато — 19 июня 1942 года, окончено — 27 августа 1942 года. Всего 130 страниц машинописного текста.

Наверное, штурмбанфюреру Зейделю и его подручным и в голову не приходило, что их документы попадут в руки советских людей. Иначе они не стали бы фиксировать на бумаге, по крайней мере столь скрупулезно, все факты расправы с подпольной антифашистской группой «За Родину». И вот эти документы превратились в улики против оккупантов.

Листы 11—12 зафиксировали слова Воронцовой, которая 25 июня 1942 года заявила, что хочет дать сведения о партизанах. Воронцова сообщала, что партизанские группы создаются в Гатчине и отсюда отправляются в лес. Связь с ними имеют некто Иван, Сергей и Николай, фамилии которых она не знает, но всех их может показать.

На полях кто-то из гестаповцев сделал карандашные пометки. Против имени «Иван» пометил: «Максимков, Петербургская ул., 33». Названия улиц, на которых проживали Сергей и Николай, написаны неразборчиво. Можно прочесть только: «Степанов. . . д. 24» и «. . . . . . . . . . 24, Александров».

В деле содержатся записи допросов, которым гестаповцы подвергли Ивана Максимкова, Марию Веселову (Лычеву), Галину Воронцову, Александру Дрынкину, ее мать, отца и брата — Любовь, Александра и Георгия Беляевых, Константина Ловинецкого, Юрия Черникова, Сергея Степанова и Катю Шилову.

В результате «обстоятельных допросов» гестаповцы установили, что Шура Дрынкина являлась «руководителем по вербовке лиц из числа военнопленных». В ее руках находилась «разработка планов, которые должна была проводить в жизнь партизанская группа».

Сами того не подозревая, фашистские палачи еще раз подтвердили, что Шура до последней минуты своей жизни оставалась отважной советской патриоткой. Они писали: «Из имеющихся данных явствует, что она активно работала в комсомоле, а из ее допроса видно, что она использовала бы любую имеющуюся у нее возможность активно выступать за большевизм».

Некоторые показания сопровождались комментариями гестаповских следователей. Так, возле показаний военнопленного Евгения Крушельницкого была сделана запись: «Данные показания кажутся неправдоподобными». К показаниям Василия Раевского дана приписка: «Данные показания — такие же ложные показания, как и Крушельницкого». Показания Анатолия Баринова сопровождаются следующими строками: «Этот военнопленный тоже дает такие показания, что и допрошенные ранее. Он ни о чем не хочет знать. Это, конечно, кажется неправдоподобным».

Гестаповский следователь делает вывод: «Военнопленные наверняка договорились между собой в камере в «Дулаге», где они сидели одну ночь вместе из-за отсутствия помещения, и поэтому они дают одинаковые показания».

Примечания к показаниям Нади Федоровой: «Показания Нади неправдоподобны. Она знала Шуру, Дусю, Катю… Все эти люди изъявляли желание уйти в лес».

Под большинством протоколов допросов стоит подпись: «Мёллер». Кто такой Мёллер, мы уже знаем. Он был заместителем Зейделя по тайлькоманде. Когда Мёллер уставал, выбивался из сил, его заменял гестаповец Граф.

Дело о «борьбе с партизанами» сопровождалось спецдонесением командованию 18-й немецкой армии. Его подписал собственноручно штурмбанфюрер Зейдель.

Вот этот документ:

«После того как путем проведенных обстоятельных допросов было безукоризненно установлено участие всех без исключения вышеназванных лиц в создании партизанской группы, они были казнены 30 июня 1942 года. На казнь военнопленных дал свое решительное согласие начальник «Дулага-154» майор Малинеус после переговоров нижеподписавшегося с руководителем 3-го отдела «Дулага» капитаном Ортманом».

Шаг за шагом прослеживали советские следственные органы преступную деятельность Воронцовой в годы войны. Вспомнили, что почти сразу же после освобождения Вильнюса была сделана попытка выяснить, не была ли Воронцова связана с гестапо. Но в то время достаточно веских улик еще не имелось. Начатое следствие пришлось прекратить. И вот теперь это дело тоже было найдено в архиве, приобщено к другим материалам. По документам фашистских оккупационных учреждений, показаниям свидетелей и самой Воронцовой подробнейшим образом воссоздавались эпизоды, происходившие много лет назад. Следствие интересовало все — и когда Воронцова установила связь с Соколовым-Крюковым, и когда, в каком году, в каком месяце и с кем ездила в район Молосковиц, и кто была эта девушка-партизанка, пришедшая в Гатчину с диверсионным заданием, в камеру к которой Воронцова была подсажена. Проверялось все, вплоть до того, действительно ли Воронцова была женой вора-рецидивиста по кличке Карась.

Были предприняты и розыски фашистских палачей, тех, кому служила предательница: штурмбанфюрера СС Рудольфа Зейделя, штурмшарфюрера Вильгельма Мёллера, хауптшарфюрера Мартина Вернера, ротенфюрера Отто Брюкнера, штурмана Курта Мюллера и Иоганна Графа. В этом советским следователям помогали работники юстиции Германской Демократической Республики.

Для того чтобы отыскать следы спрятавшихся от возмездия нацистских преступников, также приходилось вести кропотливую работу, поднимать архивные документы.

Здесь пришла пора сказать о том, кто особенно много потрудился над сбором материалов, обличающих преступницу, назвать его имя. Это — Павел Матвеевич Степанов.

В годы войны, когда Воронцова совершала свои преступления на оккупированной территории в Гатчине, он был одним из тех подростков, которые, наряду со взрослыми, трудились в цехах заводов и фабрик осажденного Ленинграда. Он так же, как и все участники блокады, голодал, страдал от холода, на его глазах разрывались снаряды и бомбы. Три его брата защищали Родину с оружием в руках: два — на фронте, третий — в партизанском отряде. Из них вернулся домой только один.

В то время Степанов еще ничего не знал о предателях. С ними ему пришлось столкнуться позднее, когда в 1945 году его, рабочего паренька, комсомольца, направили на службу в органы государственной безопасности.

Степанов оправдал оказанное ему доверие. Он получил высшее образование, стал старшим следователем по особо важным делам. Вести полный напряжения психологический поединок с человеком, совершившим преступление, ему помогают не только тщательно собираемые им неопровержимые доказательства, но и его спокойствие, выдержка.

Он начал этот поединок еще в 1961 году, когда лишь один-единственный документ, изобличающий Воронцову, имелся у следственных органов. Вызванная на допрос Воронцова, понятно, отнекивалась: «Я? Служила в гестапо? Что вы! Как можно даже подумать такое! Да, были у меня грехи, но только не такие…». Степанов и сам понимал, что имеющихся улик недостаточно, хотя интуитивно чувствовал, что «грехи» у Воронцовой куда более серьезные, чем те, о которых говорит она сама. Скрепя сердце подписал он ей пропуск на выход из здания.

Воронцова ушла, но документ, которым располагал Степанов, не был положен в архив.

Шли годы, и вот наконец среди трофейных материалов отыскалось дело под номером шестым, которое дало возможность старшему следователю Степанову вновь вернуться к истории предательства, совершенного Воронцовой в годы войны. Отбывавшую очередное наказание за воровство Воронцову доставили в Ленинград…

Завершая дело № 38, советский следователь произвел осмотр мест и помещений, связанных с преступной деятельностью Воронцовой. Преступницу привезли в Гатчину, и там, в присутствии понятых, она показывала улицы, по которым ходила, выслеживая русских патриотов, дома, в которых жили те, кого она предавала. На Красноармейской улице следователь и сопровождавшие его лица спустились в подвалы дома, в свое время превращенные гестаповцами в застенки. Сейчас эти подвалы перестроены. Перегородки, разделявшие их на отдельные секции, разобраны. Но общий прежний облик этих сырых, холодных подземелий сохранился. По нему можно представить себе обстановку тех лет… Скупо проникает сквозь маленькие окошки дневной свет. Шершавы и скользки на ощупь каменные стены. Здесь узники проводили последние дни и часы своей жизни. Отсюда их выводили на расстрел.