Катя сказала:

— Теперь уже и нам немного осталось…

А что «осталось» — не объяснила.

В девять утра камера открылась.

— Идите! — послышался приказ.

— Куда?

— Домой.

Не поверили. Думали — на расстрел. Когда вышли во двор и увидели солдат, Катя шепнула:

— Натка, не поворачивайся к ним спиной. Пусть, гады, стреляют в лицо.

Солдаты смотрели на них и, уперев руки в бока, хохотали. Пятясь, нащупывая пятками землю, все еще не веря своему избавлению, думая, что это провокация, девушки дошли до ворот. И только когда выбрались на улицу, очутились за углом, повернулись и бросились бежать. Что есть мочи бежали, даже не глядя, куда. Опомнились в парке, возле Серебряного озера. Забрались в кусты, упали на землю, прижавшись к ней грудью, и стали плакать.

После поднялись, оправили сарафаны, стряхнули с них песок, травинки и пошли к дому, стараясь не попадаться немцам на глаза.

А через три дня их опять арестовали. И опять выпустили.

Кто-то сказал:

— Гестаповцы играют с вами, как кошка с мышью. Все равно вас должны расстрелять. Бегите, девчонки, из Гатчины.

Пошли на станцию. Там Катя поговорила с машинистом, дала ему деньги — только бы довез до Пскова.

Машинист согласился. Состав был с торфом. Катя с Наташей забрались в один из вагонов, зарылись с головой в торф, даже следы за собой замели, чтобы никто ничего не увидел и не заподозрил. Машинист захлопнул дверь.

Поехали.

Ехать пришлось больше двух суток. С собой у беглянок была буханка хлеба и бутылка воды. Но ни есть, ни даже пить от волнения не хотелось.

Не доехав нескольких километров до Пскова, выбрались из вагона и побрели к ручью — помыться: от торфа руки и лица сделались совсем черными. С неделю скитались по деревням, стараясь избегать встреч с полицаями, ночуя у тех, кто пустит, а то и просто под кустами. Наконец, их приютили в деревне Горнево, в доме самого старосты. Племянница старосты была связной у партизан.

Подошел август. Деньги, которые были у девчат, кончились. Надо было подзаработать. Решили, что Наташа наймется на уборку сена, а Катя отправится подстригать немецких солдат.

Больше они не встретились. Катя, как только пришла в казарму к немцам, была сразу же схвачена, брошена в тюрьму, а затем отправлена в Германию.

Наташу Сергееву с помощью племянницы старосты переправили в лес, в партизанский отряд. Однажды Наташе передали записку, доставленную невесть каким путем из Германии. Писала Катя:

«Нахожусь в Берлине, работать на фрицев не буду, лучше умру от голода. Прощайте!»

Катя так и не вернулась на родину, погибла в концлагере.

Перед тем как выпустить Воронцову на свободу, ее принял сам штурмбанфюрер Зейдель. Он предложил Верке дать подписку, что она станет сотрудничать с гестапо в качестве агента.

— Вы должны выявлять лиц, имеющих связь с партизанами, коммунистами, и вообще всех, кто настроен против немцев. Усвоили?

— Усвоила, — ответила Верка подобострастно.

В благодарность за разоблачение подпольной антифашистской организации Воронцову устроили на работу в госпиталь. «Только не воровать!» — предупредили гестаповцы, хорошо осведомленные о повадках своего новоиспеченного агента: «Вот вам крест!» — божилась Верка. Но уже через месяц стянула золотое кольцо у одного офицера. Ее выгнали из госпиталя, но не из гестапо. Гестаповцам она была нужна.

Вскоре в Загвоздке заметили, что с Веркой произошли разительные перемены. Она отъелась, округлилась. И одеваться стала лучше, старые и рваные платья сменила на новые. Даже походка у нее изменилась. Теперь Верка держалась нахально, вызывающе.

О том, что ее материальное положение улучшилось, говорило многое. Она, например, целыми кусками выбрасывала на помойку недоеденный хлеб. Хлебом же расплачивалась с Верой Щекотовой, которая стирала ей рубашки и простыни. Любовь Полякова присматривала в отсутствии Верки за ее детьми, и за это та приносила ей полные котелки супа. Дети Воронцовой нередко появлялись на дворе с конфетой за щекой, измазанные вареньем. И это в то время, когда в Гатчине был голод, когда люди подбирали на мусорных свалках остатки пищи, ради куска хлеба согласны были на любую тяжелую работу.

Многое было загадочным в поведении Воронцовой. И то, что она ходила по городу в вечерние и ночные часы, хотя это было строжайше запрещено, тоже наводило на подозрение. Полицейские патрули зорко следили, чтобы никто из жителей Гатчины не выходил после наступления темноты из дома. За нарушение строго карали. А Верка пользовалась правом свободного передвижения.

Прежде у Воронцовой было прозвище Верка-«воровка». Теперь же ей дали другую кличку: Верка-«предательница», так как все чаще стали ходить по городу слухи, что провал молодых патриотов, их арест и расстрел — это ее «работа».

Воронцовой был объявлен негласный бойкот. Люди начали избегать ее.

Сперва Верка скрывала, что работает в гестапо. Но случилось так, что она сама об этом проболталась.

Жила в Загвоздке женщина по имени Мария. Как-то раз вышла она на двор принаряженная. В ушах — золотые серьги, на пальце — такое же кольцо.

— Чего это ты вырядилась? — спросили ее.

— Так просто, — ответила Мария. — Вспомнилось довоенное житье, грустно стало и захотелось хоть ненадолго представить себе, какой я была.

Она постояла немного на дворе, потом вздохнула, пошла обратно в дом и сняла украшения.

А через несколько дней Мария взволнованно сообщила соседям, что все ее золотые вещи украдены. И что она подозревает в этом Воронцову, которая видела их на ней. Воронцова держалась нагло. Говорила, что ничего не знает. Улыбалась. А потом не выдержала и крикнула: «Да вы знаете, кто я? Сотрудник гестапо. По моему заявлению были расстреляны пятнадцать человек!»

Так люди окончательно убедились, что Воронцова сотрудничает с гестаповцами.

Нередко к ней приходили гитлеровские офицеры. Им нравилось, что «мадам Воронцова» такая белокурая, голубоглазая, совсем в «арийском духе». К тому же она запросто ложилась с любым из них в постель.

Гестаповцы не давали Воронцовой есть даром хлеб, который она от них получала. Время от времени она должна была выполнять их задания.

Летом 1942 года вместе с другим агентом-женщиной она ходила в лес в районе Молосковиц. Надо было выявить, нет ли там партизан. «Экспедиция» прошла неудачно. Побродив несколько дней по лесу и по ближайшим деревням, так ничего и не узнав, предательницы вернулись в Гатчину.

В начале 1943 года Зейдель передал Воронцову в распоряжение русской контрразведывательной группы, входившей в разведывательный отряд 18-й армии и подчинявшейся непосредственно Зейделю. Возглавлял эту группу некто Соколов, он же Крюков. Это был высокий человек, лет пятидесяти, с длинным и худым лицом.

Соколов побеседовал с Веркой и сказал гнусавым голосом:

— Будешь переманивать на нашу сторону людей.

Он так и произнес: «На нашу сторону». Под «нашими» он подразумевал фашистских захватчиков.

Соколов стал сотрудничать с гитлеровцами еще в декабре 1941 года, добровольно надев немецкую военную форму. Его заместителем был Алексей Белин. В отличие от Соколова, получившего от гитлеровцев звание обер-лейтенанта, Белин был всего-навсего унтер-офицером. Но зато фашисты наградили его медалью «За усердие».

Предатели служили оккупантам, как верные псы. Они были активными помощниками гестаповцев и порой усердствовали не меньше их. Им надлежало выявлять подпольные патриотические группы и отдельных лиц, настроенных антифашистски. Работа была тяжелая, нервная. Можно было не только легко впасть в немилость у гитлеровцев, потерять их расположение, лишиться щедрого по тем временам пайка, но и получить пулю в лоб из партизанской винтовки.

Целыми днями Соколов, Белин и еще несколько предателей рыскали по округе, старательно выполняя задания своих хозяев. Домой возвращались поздно ночью, злые, раздраженные. На столе появлялись бутыли с самогоном или немецким «шнапсом», миски с салом и огурцами. Предатели пили, закусывали и жаловались друг другу на свою нелегкую судьбу, на то, что бороться с партизанами день ото дня становится все труднее.