Елин вернулся раньше Васильева. Он уже сидел у Пикалева и, захлебываясь от восторга, рассказывал, как поджигал скотный двор. «Орел! Герой!» — восклицал Пикалев и хлопал Елина по плечу. «Будя! — улыбался тот. — Плечо, батя, отобьешь».

О других пожарах Васильев рассказывал не так подробно и не столь охотно. О поджоге дома Виктора Иванова сказал только: «Это Пикалев сделал».

Следователь решил проверить, правдивы ли показания Васильева. Он повез его на место, где тот якобы разбил бутылку. Васильев показал это место и, действительно, возле железнодорожного полотна было найдено множество мелких осколков. Выходит, Васильев ничего не придумывал. Его показаниям можно было верить. Естественно, что он боялся за свою судьбу, боялся и главаря банды поджигателей — Пикалева. Значит, надо было найти правильный психологический подход к преступнику, убедить его быть чистосердечным до конца. Это удалось, и на очередном допросе Васильев заявил, что хочет рассказать обо всех пожарах.

— Вечером двадцать восьмого октября, — сказал он, — я был у Пикалева. Выпили. Пикалев предложил мне принять участие в поджоге дома Виктора Иванова. На Иванова я был зол еще с давнего времени и поэтому согласился. Мы прошли через огород Иванова к хлеву, сунули под крышу смоченную керосином тряпку и зажгли. Тряпку подкладывал Пикалев, а спички зажигал я. Когда забили тревогу, мы были уже дома, и я вместе со всеми пошел на пожар.

Какое лицемерие! Сначала поджечь, причинить людям несчастье, а затем, как ни в чем не бывало, прийти на место преступления и вместе со всеми тушить дом, который только что сам запалил. Лишь самый закоренелый преступник способен на такое.

Васильев рассказал, что Пикалев, после того, как его выпустили из камеры предварительного заключения, где он находился по подозрению в поджоге дома Ивановых, предложил ему спалить дом, в котором жил милиционер Семиткин. Васильев согласился сделать и это. С домом Семиткина поступили точно так же, как и с избой Иванова. Когда люди побежали на пожар, к ним присоединился и Васильев. «Присутствие на тушении пожара отвлекало от подозрения, — объяснил Васильев следователю. — Потому-то и стал народ подозревать Пикалева, что он единственный не участвовал в тушении пожаров».

Васильева же в этом не подозревали, так как он являлся на все пожары и помогал их тушить. Так в одном лице объединялись и поджигатель, и пожарный.

Но следователь еще не мог поставить в деле последнюю точку: не был изобличен до конца Пикалев.

Важные сведения дал его знакомый — гражданин Ч. Он рассказал, что Пикалев как-то признался ему под секретом, что дом Иванова поджег он, Пикалев, вместе с Васильевым. Ч. подтвердил также, что Пикалев был зол на Иванова еще со времен войны.

Допросили и сына Пикалева — четырнадцатилетнего Колю. При этом допросе присутствовал педагог. Коля рассказал, что в день пожара в Замошках и Должицах он слышал, как отец сговаривался с Елиным и Васильевым о том, кто куда пойдет поджигать. Они думали, что в избе никого нет, что они одни, а мальчик в это время лежал на печи и все слышал. Он видел также, как преступники наливали в бутылки керосин. Вначале мальчик принял все это за шутку пьяных людей, но оказалось, что это не шутка. Из разговоров в доме Коля знал также, что дом Виктора Иванова отец поджег вместе с Васильевым, а дом Семиткина спалил один Васильев.

Коля рассказал, что мать его умерла, а отца своего он видел не так уж часто — тот главным образом находился в колониях. После смерти матери паренек воспитывался у тети. Жилось ему хорошо, он прилежно учился, был честным и правдивым мальчуганом. Но вот вернулся из тюрьмы отец. Он переманил сына к себе, сорвал его с учебы в школе-интернате и стал прививать ему свои нравы.

Ребенок выполнял при отце обязанности снабженца. Отец давал ему деньги и посылал за водкой. Свободное обращение с деньгами понравилось мальчику. Он быстро пристрастился к курению, а случалось, что отец «благодарил» его за ту или иную услугу стопкой вина. После нее шумело и кружилось в голове у пикалевского пацана. Но никто не говорил ему, что это плохо, и даже продавщица в сельповском магазине, нарушая закон, отпускала малолетнему покупателю и вино, и папиросы. За очень короткий срок Пикалев успел морально искалечить не только двух взрослых парней — Елина и Васильева, но и своего единственного сына.

Пикалев был в пятый раз изолирован от общества и вместе с Петром Васильевым предстал перед судом. Суд по заслугам воздал им, лишив каждого на долгие годы свободы. Алексей Елин осудил себя сам, боясь гнева народного и возмущения.

Кто же распутал весь этот клубок? Десятки людей — работники милиции, прокуратуры, но в первую очередь следует назвать двоих. Это — младший советник юстиции Курага и майор милиции Илларионов. Проведенное ими расследование было полным и тщательным. Оно убедило не только суд, но и всех, кто присутствовал на процессе, в виновности поджигателей.

ИЗ СУДЕБНОГО АРХИВА

Последнюю точку в уголовном деле ставит суд, который выносит приговор. И уже после того, как приговор войдет в законную силу, дело поступает в архив. Оно лежит там вместе с сотнями других дел. Им занимаются лишь сотрудники архива и специалисты-юристы. А между тем эти старые судебные дела порой представляют большой интерес. Они не только рассказывают о следователях старшего поколения, их мастерстве, но и отражают эпоху, психологию людей своего времени.

Мы решили поднять некоторые дела, относящиеся к периоду Великой Отечественной войны. Почему именно к этому периоду? Потому что, сколько бы ни прошло лет, никогда не забудется подвиг советского народа, одержавшего победу над темными силами фашизма. В этой победе есть и лепта работников юстиции, стоявших в те суровые трудные годы на страже социалистического порядка. И если кое-кому из преступников все же удалось тогда ускользнуть от возмездия, оно настигает их теперь.

В КОЛЬЦЕ БЛОКАДЫ

В архиве Ленинградского городского суда есть уголовные дела, на обложках которых сделана надпись: «Хранить вечно». Что же это за дела? Может быть, речь идет о каких-то особых преступниках и преступлениях, сведения о которых необходимо сохранить в назидание для потомства? Ничего подобного! С точки зрения любителей детективного жанра дела эти в общем-то ничем не примечательны. И тем не менее, ленинградцы решили оставить их на вечное хранение. Пусть о них помнят и внуки, и правнуки.

Раскроем же папки. Перед нами старые бумаги. Уже несколько поблекли, выцвели, порыжели от времени чернила. Стерся кое-где карандаш. Хрупким, ломким стал сургуч, которым скреплены приложенные к делам конверты с документами. Иные протоколы допросов и акты зафиксированы не на форменном бланке, как это положено, а на самой обыкновенной бумаге, разлинованной от руки.

Это — уголовные дела периода блокады Ленинграда. Они тоже сохраняются как память о незабываемых днях, которых было 900. Читаешь их, и перед взором возникают затемненные дома, зенитные орудия на Марсовом поле, огороды на берегу Лебяжьей канавки, памятник Петру Первому — знаменитый Медный всадник — в защитном слое из песка и досок, трамвайные вагоны, исцарапанные осколками снарядов, с фанерой в окнах вместо вылетевших при бомбежках стекол, закопченное от пожара здание Гостиного двора и надписи — белые буквы на синем фоне: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

И еще вспоминается зима 1941 года, когда к страданиям людей от голода присоединялись другие, вызванные холодом, отсутствием света, воды.

И тем не менее Ленинград не сдавался. Он жил и боролся. Ему удалось сдержать натиск врага. И в том, что ленинградцы мужественно стояли все 900 дней осады, сыграли свою роль не только помощь всей страны, не только высокий моральный дух защитников города, но и строгий, в буквальном смысле слова революционный порядок. Его помогали наводить милиция, прокуратура, суды. В условиях фронтового города прокуратура именовалась военной, а суд — трибуналом. Вместе со всеми защитниками города их работники голодали, страдали от холода, но далее в самые тяжелые дни неукоснительно выполняли свои обязанности. Они свели до минимума преступления в городе.