Следствие складывалось для Карамышева вроде бы благоприятно, впрочем, как и для следователя. Карамышев признался в подлоге, за это он понесет наказание. Тут, казалось бы, можно поставить точку, и будь следователь человеком торопливым (бывают, к сожалению, такие), он бы, возможно, так и сделал. Но Болдырев не торопился. Беседуя с Карамышевым, он интуитивно почувствовал, что этот любитель и ценитель французской литературы — ловкий и опытный жулик и что одним случайно обнаруженным фактом присвоения денег его преступная деятельность вряд ли ограничивается.

Однако что значит одна интуиция без конкретных доказательств… Ничего! И следователь стал рыться в документах УНР, просматривать счета, платежные поручения, справки, накладные. Он изучал их с таким рвением, что со стороны могло показаться, будто нет ничего увлекательнее, чем читать эти исписанные, заполненные колонками цифр, старые, пожелтевшие бумаги.

Впрочем, для Болдырева это так и было. Есть самые разные уголовные дела и самые разные по характеру следователи. Одних привлекают загадочные убийства или грабежи, когда приходится возиться с отпечатками пальцев, со следами на земле, на подоконниках, с каким-нибудь окурком, найденным под кроватью. Здесь профессия следователя в особенной степени предстает в ореоле романтики. А других, как Болдырева, привлекают пусть менее «острые» по фабуле, менее сенсационные дела, зато в действительности они требуют не меньшего искусства при расследовании. В этих делах тоже есть своя романтика. Ведь в конечном счете и там и тут перед следователями стоит одна цель: поймать, уличить и обезвредить преступника.

Путем сопоставления документов бухгалтерии с соответствующими документами банка следователь выявил еще два серьезных злоупотребления, совершенных Карамышевым в УНР-301. Тогда Болдырев назначил ревизию всей финансовой деятельности тех организаций, в которых Карамышев работал раньше. Он шел по следам преступника, как охотник идет по следам опасного зверя. Ревизоры трудились несколько недель подряд. Наконец эта сложная работа была закончена. Перед следователем предстала совершенно ясная и полная картина. Оказалось, что Карамышев совершил еще четырнадцать подлогов в УНР-395, где он ранее работал главным бухгалтером. Хищник оказался матерым. Он нанес государству ущерб в размере 10 400 рублей.

Как было установлено расследованием, Карамышев вступал в сговор с работниками ряда магазинов «Ленкультторга» и «Ленжилснаба». Он составлял фиктивные заявки на разные товары, писал такие же фиктивные доверенности и после оплаты счетов получал вместо товаров наличные деньги. Это была сложная, хитроумная комбинация, настоящая «двойная бухгалтерия». В бухгалтерских книгах Карамышев показывал, что перечисления денег сделаны не магазинам, а субподрядным организациям, и таким образом прятал концы в воду.

Конечно, на руку Карамышеву играло то обстоятельство, что он пользовался безграничным доверием у руководителей УНР. Он подсовывал им на подпись платежные поручения, и они расписывались под ними, не вдаваясь в подробности, в ряде случаев даже не читая. Между тем проверь они хотя бы некоторые из документов, они бы увидели, что Карамышев «заказывает» материалы, которые совсем не нужны. Заполняя счета, бывший главбух вписывал туда все, что только ему в голову придет. Он «закупил» авторучек, карандашей, скрепок и корзин для бумаг столько, что его сотрудникам их хватило бы не на один десяток лет.

Что же толкнуло Карамышева на преступный путь?

Нет, он не всегда занимался махинациями. В прошлом у него не было темных пятен. Детство его сложилось тяжело. Отец был убит во время первой мировой войны, а несколько лет спустя умерла от черной оспы мать. Семилетний мальчик остался совсем один. Это было в тяжелые, суровые годы гражданской войны. Пришлось Карамышеву узнать, что такое беспризорничество, ночевки в подвалах, на вокзалах, под скамейками, в пустых чанах для варки асфальта и даже в люках, под землей. Он был бродягой и нищим. Но вскоре Советское государство позаботилось о таких сиротах, как он. Мальчуган попал в детский дом.

В юношеском возрасте Карамышев работал токарем на заводе. Потом он был счетоводом, корреспондентом газет. Экстерном окончил среднюю школу, филологический факультет университета. Находился на преподавательской работе. Тогда же увлекся и бухгалтерией, самостоятельно изучил ее и стал работать бухгалтером: сперва старшим, а затем и главным.

Следователь хотел знать: что же все-таки произошло с Карамышевым, что заставило его заняться злоупотреблениями?

— Должен признаться, — рассказал Карамышев, — что в личной жизни я всегда был неудачником. Первая жена бросила меня, а со второй у меня не оказалось ничего общего. Увы, я узнал это слишком поздно. Я встретился с ней сразу же после войны, она показалась мне славной девушкой, и мы поженились, хотя особенной любви я к ней не испытывал. За это я и поплатился. Жена оказалась хорошей хозяйкой, нежной матерью, но никакого стремления к знаниям, к повышению культуры у нее не было. А я уже тогда помышлял о занятиях литературой, многие часы проводил над книгой. Между мной и женой образовалась пустота. Нам не о чем было друг с другом говорить, кроме как о домашних делах да о детях.

Он помолчал немного, а затем продолжал:

— Вы представляете, как это тяжело: приходить домой с сознанием, что ты как человек никого не интересуешь! Трагедия интеллигентной души! Кончилось тем, что я создал себе другую жизнь, вне дома. Нет, с женщинами я не встречался, жене не изменял… Просто я в компании друзей, а чаще всего один посещал театры, рестораны. Зарплату я полностью отдавал жене, а премии тратил на себя. Но вскоре оказалось, что этих денег мне мало.

— И тогда вы решили заняться подлогами? — задал вопрос следователь, с интересом слушавший исповедь Карамышева.

— Да, — ответил тот. — Однажды в пивной на Садовой я разговорился за кружкой пива с соседом по столику, и тот указал мне этот способ добывания денег. «Богатейшее дело!» — с упоением расписывал он. Я не устоял перед искушением. Так я стал вором.

— На что вы тратили эти деньги?

— Ходил по ресторанам, угощал всяких случайных приятелей. Любителей выпить за чужой счет всегда можно найти. Как-то раз, не помню уже в каком ресторане, напоил весь оркестр. Словом, вел себя, как загулявший купчик. А в общем, было скучно, муторно. Использовать деньги на что-нибудь путное я не стремился. Дачу построить? Для чего? Купить автомобиль? Тоже — какой смысл? Должен сказать, что я не понимаю людей, которые приковывают себя к своему домику, к своему гаражу. Однажды сшил я себе новый костюм. А зачем — и сам не знаю. Так он и висел у меня в шкафу, ни разу не надетый. Была у меня в жизни одна мечта, но из нее ничего не получилось. Я говорю о занятиях литературой, к которой хотел приобщиться…

Следователь видел, что в рассказе Карамышева было много фальшивой, мелодраматической наигранности. Сергею Сергеевичу явно нравилось изображать из себя этакого страдающего, никем не понятого русского интеллигента с «достоевщинкой». Но в одном он был, несомненно, прав: когда говорил, что ничего у него в жизни не получилось. А не получилось по простой причине: у Карамышева было сильное пристрастие к выпивке. Безвольный, бесхарактерный, он не имел в себе достаточной силы, чтобы расстаться с этой привычкой. Водка и погубила его, привела на скамью подсудимых.

Надо заметить, что Карамышев понял в конце следствия, как низко он пал. В письме из тюрьмы он писал своей жене:

«Все, что случилось со мной, — пройденный этап. Я знал, на что иду. Уклоняться от ответственности я не собираюсь. Дальнейшая моя жизнь для меня ясна и давно продумана… Адвокат мне в суде, вероятно, будет не нужен. Какой смысл защищаться, оправдываться, если виноват?..»

Да, Карамышев понял свою подлость по отношению к государству, которое дало ему все возможности жить честно, ни в чем не нуждаться, понял, какое горе причинил он своей семье. Ведь в тот год, когда его арестовали, дочь заканчивала институт, а сын должен был идти в армию. Вероятно, им было очень тяжело, больно, стыдно за своего отца. Долго, очень долго будет он с ними в разлуке.