Рассказывали, что Буткевич никогда не назначал сумму, которую ему должны были заплатить за отправление треб на кладбище. На вопрос «Сколько дать?» он обычно отвечал: «Сколько не жалко». Но если сумма была небольшая, отказывался ехать на кладбище. Из этого следовало: «Надо добавить».
Одна прикованная болезнью к постели женщина регулярно приглашала Буткевича к себе домой для совершения религиозных обрядов. За это она расплачивалась последними рублями, оставленными на лекарство. Буткевич брал их без зазрения совести. Когда же один раз женщина денег ему не дала — просто их у нее больше не было — он обиделся и перестал приходить. Деньги для ксендза Яна были дороже религиозных чувств верующих.
Посещал костел и некто Урлик, одинокий 75-летний человек. Он имел золотые монеты — 45 штук. Показывая эти монеты знакомым, старик говорил, что отдаст их ксендзу Буткевичу, чтобы тот поминал его после смерти, следил за могилой, поставил на ней памятник. Через некоторое время он так и сделал — отдал всю коробку с монетами Буткевичу. Последний был растроган, рассыпался в благодарностях, обещал старику выполнить его просьбу. Но вот Урлик умер, и позабыл Ян Францевич свое обещание. Могила Урлика оказалась заброшенной, никто за ней не ухаживал, памятник поставлен не был. Вспоминал ли этого человека ксендз Ян хотя бы в годовщину его смерти?
Логически рассуждая, можно, пожалуй, утвердительно сказать, что и этой просьбы Ян Буткевич не выполнил. Ибо сам он признался на допросе: «Золотые монеты и предметы из золота от верующих, которые просили поминать их после смерти, я получал, а вот кто они, эти люди, не знаю». Для Буткевича важно было заполучить от старого человека его последнее достояние, пока кто-нибудь другой не опередил. В этом отношении он действовал, как самый настоящий мародер.
Одна старушка предложила Буткевичу за совершение религиозного обряда скатерть, рубашку стоимостью пять рублей, кое-что из еды, фрукты. Буткевич взял и это.
От некоторых старых людей, посещавших костел, Буткевич брал в виде оплаты за исполнение треб завещания на получение после смерти этих людей их вкладов. Таких завещательных вкладов нашли у него более чем на две тысячи рублей.
Следствие по делу Буткевича выявило гнилость души не только самого ксендза, но и некоторых прихожан.
В числе тех, у кого хранились ценности, Буткевич назвал супругов — Григория Диомидовича Душкина и Любовь Исидоровну Калинину. Буткевич сказал, что купил у них за 1800 рублей брошь, но временно ее не взял, оставил у прежних владельцев.
Следователь пригласил на допрос Душкина и предложил ему рассказать об этой броши, предъявить ее следственным органам. Какое удивление разыграл Григорий Диомидович, какие сделал большие глаза. Брошь? Какая брошь? Никакой броши Буткевичу он не продавал и денег от него не получал.
— Ну, а что вы скажете теперь? — спросил следователь, предъявив Душкину записку Буткевича, в которой тот, принося тысячу извинений за причиненное беспокойство, просил выдать следствию брошь.
— Скажу все то же, — продолжал, не моргнув глазом, Душкин. — Никакой броши гражданину Буткевичу я не продавал. Он все врет!
Следователь пригласил на допрос Любовь Исидоровну. Было сделано так, чтобы она не могла встретиться со своим мужем и договориться. Но такая предосторожность была даже излишней. Любовь Исидоровна и не думала говорить неправду. Она сразу же рассказала следователю, что Буткевич купил у них брошь за 1800 рублей, причем деньги вручил ее мужу в два приема. Потом она представила следователю и брошь — золотую, с сорока двумя бриллиантами и двумя жемчужинами.
Вот вам два человека, муж и жена.
Но вернемся к ксендзу Яну Буткевичу. Известно, что в своих проповедях он призывал к кротости и смирению, порицал мирские пороки, в том числе такие, как алчность и стяжательство. Однако сам он не знал меры обуявшим его страстям.
Правосудие назвало его преступником и направило в исправительно-трудовую колонию.
ДВОЕ ИЗ ЛЕСА
Осенний дождь зарядил, как видно, на всю ночь. Колхозный сторож нахлобучил поглубже шапку, поднял воротник. Под ногами хлюпало, сверху непрерывно лило, и даже закурить папироску, с которой, как известно, веселее проходит время, было невозможно: табак и бумага мгновенно пропитывались влагой.
Был поздний час, во всех домах погасли огни. Деревня, носившая название Поташня, погрузилась в сон. Изредка налетал ветер, раскачивал вершины деревьев. Сторож прислонился спиной к стене скотного двора, который он охранял, и подумал: «До первых петухов еще не скоро. Да и светать нынче начинает поздно». В этот момент сквозь шум дождя послышались шаги. Кто-то шел к скотному двору, точнее, подкрадывался, так как шаги были осторожные, не очень уверенные. Какому человеку понадобилось в такую пору направляться сюда и с какой целью — было непонятно. Свой сюда не пойдет да и красться не станет. Значит, это чужой, злоумышленник!
Скотный двор находился на самой окраине деревни. Если и звать на помощь, никто не услышит. Ружья у сторожа не было. Вооружен он был только палкой, а от нее проку немного: разве лишь ребятишкам грозить! И хотя старику сторожу стало жутковато, он тем не менее громко крикнул в темноту:
— Кто тут?
Молчание. Шаги утихли. Неизвестный, видно, притаился. Замер. Замер и сторож.
— Кто идет? — повторил он через некоторое время и, не получив ответа, сделал несколько шагов вперед.
Тотчас полыхнула вспышка и грохнул выстрел. Стреляли по сторожу. Пуля пролетела поверх его головы, чуть было не задев шапку. Сторож охнул, схватился двумя руками за шапку, присел. Следующего выстрела не последовало. Злоумышленники, видно тоже напуганные, скрылись.
С трудом дождался сторож наступления утра. Рассказал обо всем, что случилось, колхозникам. Те походили, побегали вокруг скотного двора, по никаких следов посещения ночных гостей не нашли. В конце концов пришли к выводу, что это, наверное, кто-нибудь из местных парней «озорует»: вздумали подшутить над стариком и напугать его. На том и порешили.
Кое-кто стал уже забывать про эту историю, как вдруг то же самое повторилось в соседней деревне. На этот раз злоумышленники подкрадывались к риге, в которой находилось колхозное зерно. Женщина сторож заметила их и подняла тревогу. Кладовщик Ефремов устремился в погоню за неизвестными, но те выстрелили. Кладовщик в замешательстве остановился, а злоумышленники тем временем скрылись.
Была ночь. Осень. Шел дождь. Искать в лесу вооруженных людей в такую пору бессмысленно. Их каждое дерево спрячет, а преследователей выдаст свет фонаря, который им надо взять с собой. Утром же никаких следов не осталось.
Все это происходило в первые послевоенные годы на Псковщине. Побывавшие здесь немецкие оккупанты разорили этот край дотла. С трудом восстанавливали колхозники свои хозяйства. У людей не осталось ничего — ни коровы, ни лошади, ни телеги, ни плуга. Всем надо было обзаводиться заново. Государство помогало семенами, скотом, инвентарем. И все же, особенно в первый год после освобождения от гитлеровских захватчиков, колхозам приходилось туго. В деревнях оставались только женщины, дети да старики. Они вручную сеяли, пахали и убирали урожай. Шла упорная борьба за каждый килограмм зерна, картофеля, за каждый литр молока. И вот в такое тяжелое время кто-то повадился совершать у колхозников кражи.
Было замечено, что они происходят преимущественно в одном и тот же районе. Исчезали то хлеб, то овца, то домашняя птица. В одной из деревень прямо с тока ночью украли ни много ни мало 10 пудов зерна пшеницы и ячменя. Через несколько дней в другой, соседней, деревне пропали две овцы, принадлежавшие колхознику Кустову: они не вернулись с пастбища. Уж до чего было жалко Кустову овец — это был единственный скот, которым он владел в ту пору, а ведь у него семья, дети.
Особенно много краж происходило летом и осенью.
Никаких следов воры не оставляли. В ряде случаев колхозники вызывали милицию. Милиция составляла протоколы, заводила уголовные дела, но вскоре же их прекращала, так как найти преступников никак не удавалось. Да и полно, были ли они? — рассуждали некоторые. Если теленок или овца не пришли с поля, значит, потерялись: зашли в болото, погибли или попали к волкам. Пропажу зерна или меда с пчельника, что тоже бывало, те же люди приписывали небрежности, просчетам в учете. Не хотелось верить, что тут действует воровская рука.
