Криминалисты знают, что при расследовании абортного дела большое значение имеет обыск. Его цель — дать в руки следствия вещественные доказательства преступления. Это бывают то катетеры, то шприцы, то спринцовки с длинными, загнутыми наконечниками, превращающиеся порой в страшные, смертельно опасные орудия. Надо не упустить момент, не дать возможности уничтожить улики.

Вот почему самым первым действием Федосеевой, приступившей к расследованию, был обыск в квартире на Литейном проспекте.

Здесь жила некая Николаевская. Вместе с сотрудником милиции и понятыми Нина Васильевна явилась к ней рано утром. О, как раскричалась при виде непрошеных гостей полная, уже немолодая особа с двойным подбородком и крашеными, почти белыми волосами, висевшими редкими длинными прядями! Николаевская кричала, что не позволит вторгаться в ее жилище, что это — грубое нарушение конституции, советской демократии, — обыскивать ни в чем не повинного человека, что она будет жаловаться, найдет управу на зарвавшихся следственных работников. Федосеева выслушала ее, а затем, отстранив слегка от дверей, спокойно сказала:

— Мне надлежит произвести у вас обыск. Вот — предписание, подписанное прокурором. Поэтому не будем, гражданка Николаевская, устраивать ненужные препирательства по этому поводу. Кстати, чем объяснить, что по паспорту вы — Мария Федоровна, а все зовут вас Галиной Федоровной?

— Так меня с детства называют, — пробурчала Николаевская и с вызывающим видом добавила:

— Я считаю, что простое имя Мария мне не подходит. Вот и выбрала себе другое — Галина.

Федосеева с помощником и понятыми прошла в комнаты. В самой большой — столовой — стояли сервант, диван-кровать, телевизор. Посередине — массивный стол на четырех ножках. Обстановка, как в тысячах других современных квартир. Видно, что Николаевская живет в достатке, хотя сама и не работает. Судя же по разным фарфоровым и пластмассовым безделушкам, — слоникам, кошечкам, куколкам, балеринам, расставленным то тут, то там, Мария, она же Галина Федоровна, была человеком «с запросами», правда, несколько ограниченными. Федосеевой бросилось в глаза почти полное отсутствие у Николаевской книг. За исключением нескольких медицинских учебников, принадлежавших ее мужу-врачу, никакой другой литературы в доме не было. Здесь, как видно, ничего не читали и книгами не интересовались, считая это пустым, никому не нужным занятием.

Несколько часов продолжался обыск у Николаевской. С присущим ей упорством Федосеева осмотрела все в квартире в поисках улик. Кроме нескольких иголок для шприцев она ничего не нашла. Однако иголки в данном случае еще не были доказательством вины Николаевской, тем более, что муж ее имел прямое отношение к медицине, и иголки для шприцев, вполне вероятно, могли принадлежать ему.

И тем не менее упорство следователя было вознаграждено. Федосеева обнаружила у Николаевской множество бумажек с именами женщин, адресами, номерами телефонов. Есть такое следовательское счастье, и оно улыбнулось Нине Васильевне. Опоздай она хотя бы немного, Николаевская могла бы уничтожить все эти записочки. Тогда бы в руках у следователя вообще не оказалось никаких улик. Но в том-то и дело, что как бы ни был хитер, изворотлив преступник, он просто не в состоянии всего предусмотреть, в чем-то обычно допускает просчет. Какая-то мелочь всегда выдает его. Так было и на этот раз.

Собрав все бумажки, уложив их в свой старый, видавший виды портфель, Федосеева покинула квартиру. Вместе с ней ушли и ее спутники. Занялся другими делами сотрудник милиции, вернулись к своим основным обязанностям понятые. А для Нины Васильевны начался новый, не менее ответственный этап следствия. Предстояло расшифровать каждую записку, узнать, кто они, все эти Раи, Оли, Зины и Нади, адреса и номера телефонов которых почему-то оказались у Николаевской.

Теперь рабочий день у Федосеевой начинался с того, что она садилась к телефону и набирала то один, то другой номер.

— Попросите к телефону Олю!

— Оля слушает!

— С вами говорит следователь Федосеева. Попрошу приехать ко мне в прокуратуру.

— Зачем?

— Этого я сказать вам по телефону не могу. Узнаете, когда приедете. И еще, Оля, прошу вас пока никому не говорить, что я вас вызвала…

Там, где номера телефона не было, а был только адрес, Федосеева сама ехала по нему. Если женщины дома не было, на вопросы «Что передать? Кто приходил?» отвечала: «Знакомая. Передавать ничего не нужно, я зайду еще». «Зачем говорить, что приходил следователь, пугать людей, преждевременно набрасывать тень на репутацию женщины? — думала Федосеева. — А вдруг эта Валя или Рая не повинна, и то, что адрес ее оказался у Николаевской, — чистая случайность?»

Да, такие оказались тоже. Было на клочке бумаги, например, записано имя «Валя». Выяснилось, что Валя — это продавщица «Лентекстильторга», давшая свой адрес и номер телефона с самой безобидной целью — чтобы Николаевская могла справиться, не поступила ли в магазин интересующая ее ткань.

Но большинство записок наводило, как и предполагала Федосеева, на след. То одна посетительница, то другая на вопрос, знает ли она Николаевскую, низко опускала голову, отводила глаза и, глядя куда-то в сторону, отвечала:

— Да, знаю.

— Каким образом?

— Делала у нее аборт…

И нередко рыдания, то громкие, то сдавленные, сопровождали это признание.

Одной из первых, с кем встретилась Федосеева, была Галя М. Она сама пришла в прокуратуру, как только вышла из больницы, не дожидаясь официального вызова. Худенькая, маленькая, она выглядела еще совсем подростком. Никак не скажешь, что ей уже двадцать. Глаза испуганные, временами грустные. И вся она была какая-то невеселая, неулыбчивая. Видно, здорово пришибло ее несчастье.

Лишь несколько человек знали, что́ с ней произошло, и в их числе Лидия С., та самая, которая и свела ее с Николаевской.

Лидия была сдержанна в своих показаниях. Рассказывала только о том, о чем ее спрашивали, — не больше. О себе предпочитала не распространяться.

О своем участии в истории с Галей М. она показала:

— После того как я договорилась с Галиной Федоровной, мы встретились с Галей на улице, и я повела ее на Литейный. Галя очень трусила, но я ее успокаивала: ничего, мол, страшного не будет, по собственному опыту знаю. Галина Федоровна сама открыла нам дверь. Затем она провела Галю в комнату, а я осталась ждать в прихожей. Через некоторое время Галя вышла. Я проводила ее, а сама поехала домой. Вот и все.

— Корыстной заинтересованности у вас в этом не было?

— Корыстной?

— Ну, да! Николаевская вам, как своей пособнице, не платила?

— Ой, что вы! Какая же я пособница?

— Пособница не пособница, тем не менее привели все же Галю. А за сводничество знаете что бывает?

Опустив голову, Лидия молчала.

Одни из женщин, которых Федосеева вызывала к себе на допрос, были словоохотливы, даже чересчур, рассказывали что нужно и что не нужно, сообщая всякие подробности из своей жизни, вплоть до интимных. Другие же, наоборот, были сдержанны, немногословны. Дальше скупого изложения фактов, связанных с Николаевской, не шли.

Если Федосеева видела, что женщина уклоняется от правдивого ответа, не хочет помочь следствию вскрыть истину, она не настаивала, быстро отпускала такую женщину, но предупреждала, что обязательно вызовет ее еще раз. Так что пусть подумает! Это был тактический ход. Может быть, в следующий раз женщина будет более искренней. А двух-трех пришлось даже припугнуть: «Не будете говорить правду, вызову вашего мужа, родителей».

Так обстояло, в частности, с Надеждой С. Против нее была улика: записка, с которой она ходила к Николаевской. Записка была написана некоей Валей. Но на все предложения сказать, кто такая Валя, Надежда С. упорно отвечала: «Не знаю». «Вы правду говорите, что не знаете?» — допытывалась Федосеева. «Да, правду!»

Пришлось показать записку мужу Нади. Тот повертел записку в руках и сказал: «К сожалению, ничем вам помочь не могу. Почерк мне незнаком. Ни родственницы, ни знакомой по имени Валя ни я, ни моя жена не имеем».