С каким, сука, апломбом она выдала эту ахинею про их отношения! Бесстыдная стерва.

Наша с Владимиром личная жизнь.

Только через мой труп у нее будет личная жизнь с моим отцом! Но сначала я докажу всем и ей в первую очередь, какая она лживая шлюха, готовая раздвинуть ноги перед любым, кто… Что? Предложит денег? Справедливости ради, от моих денег в Испании она отказывалась. Правда, это мог быть лишь хитрый ход, чтобы отвлечь внимание. И он ведь сработал – я таскался за ней, как обезумевший от любви болван, пока она не махнула белокурым хвостом и не сказала, что остаться со мной в Испании не сможет, даже если я оплачу все ее расходы. И потом, несмотря на раздражение и злость, часами висел с ней на телефоне, строчил сопливые сообщения, планировал поездку в ее блядский Омск. На телок других даже не смотрел, надеясь на новую встречу, пока все в моей жизни в один момент просто не пошло через жопу. Мама умерла, а Соня… А Соня нашла, с кем скоротать время, пока я не мог уделять ей достаточного внимания.

Воспоминания жгучей болью отзываются в груди, вызывая на языке противную горечь. Бесцеремонно толкнув Соню к стене, я вжимаю свое твердое тело в ее, такое стройное, и все же поразительно мягкое, женственное, почти идеальное, если забыть, какой гадине принадлежит. Пальцы в ее волосах, чтобы не смела отстранятся. Возбужденный от ненависти член – в ее живот. Она потрясенно распахивает губы, видимо, чтобы протестовать, а я тут же бросаюсь в атаку, проникая языком в горячий рот. Без спроса. Без разрешения. Беру ее, как раньше, на чистых эмоциях. На вкус она… как море, песок, как горячее солнце. Идеальная настолько, что в этот момент я еще сильнее ее ненавижу. Кладу ладонь ей на щеку, направляя так, чтобы удобнее было целовать. С маниакальным упорством проникаю в нее языком. Прикусываю и засасываю ее губы, дурея от всхлипов, которыми она сопровождает мои действия.

То пространство, которое еще осталось между нами, неожиданно сжимается до минимума, его пронзают невидимые провода, по которым от тела к телу идет ток. Коротит в мозгу. Искрами опаляет низ живота. Пульсирует в висках.

Как же дико снова прижиматься к ней, целовать, кусать, ощущать ее прерывистое дыхание, мелкую дрожь тела. Ведь я уже свыкся с мыслью, что это больше никогда не повторится. И я знаю, что должен как можно скорее разорвать контакт, но вместо этого лишь усиливаю нажим на ее рот. Вдавливаюсь в ее тело, будто хочу испепелить все то, что нас разделяет, будто хочу слиться с ней, отобрать ее тепло, ощутить кожей частые удары ее сердца, чтобы убедиться, что все это – по-настоящему, что это не фантомная боль, вырвавшаяся наружу из клетки, в которую я ее заточил, что это не фантазия, разбуженная алкоголем.

Соня стонет, захлебываясь. Ее щеки мокрые от слез – я это чувствую, потому что наши лица так близко, что нежная кожа ее щек трется о мою щетину. И вдруг я ощущаю и другое – робкий ответ. Ласка ее языка. Нежная, почти мимолетная на контрасте с моими жалящими прикосновениями и укусами. И эта ее капитуляция пробивает путь в сознание сквозь марево звериной похоти. Я резко отстраняюсь от нее. Ее лицо расплывается перед глазами. У меня в голове туман, в штанах пожар. Ничего не изменилось с того безумного времени в Испании. Разница лишь в том, что тогда я наивно считал ее ангелом, а сейчас знаю, какая она подлая сука.

– Так что там у тебя с моим отцом? – сипло выдыхаю прямо ей в лицо, и пока она потрясенно хватает ртом воздух, демонстративно морщусь: – Надеюсь, ты все поняла. Увижу рядом с кем-то из знакомых – пеняй на себя.

Я ее предупредил. Это было моей целью. Но отчего-то я не ухожу. Продолжаю смотреть на нее, ощущая внутри даже не огонь – расплавленную лаву, которая выжигает грудную клетку, мешая не только говорить, но и дышать. Почему, черт возьми, она все еще так на меня действует?

– Ненавижу тебя, – выталкивает Соня дрожащим голосом. – Ты… Ты… Ненавижу тебя.

В темном подъезде с едва долетающими до нас отблесками тусклой лампы на лестничной клетке в своем негодовании Соня выглядит как ангел. Не как вероломная сука, которая без раздумий пошла с другим, хотя обещала быть мне верной, а как настоящий ангел. Темно-русые волосы, густые и длинные, собраны в растрепанный низкий хвост, а несколько прядей, светлее на пару тонов, обрамляют красивое лицо с голубыми глазами. Россыпь веснушек на переносице, аккуратный нос, пухлые губы… Губы, покрасневшие от моего яростного поцелуя. Застывшие слезы в глазах.

Она так убедительно играет роль невинной овечки, что, не окажись я в прошлом одной из ее жертв, сам бы поверил в искренность. А так, невинность и Соня в одном предложении – это абсурд. Невинность не пойдет в постель к мужику, вдвое ее старше, даже если это нормальный мужик, как мой отец.

– Ненавидь сколько угодно. Просто держись, блять, подальше.

Отвернувшись от нее, я дергаю на себя ручку двери и выхожу на улицу, жадно глотая свежий воздух, в котором нет ее тонкого запаха. Подумать только, год назад я был настолько глуп, что всерьез верил, что влюбился. Всего за две недели. Еще более глупо было думать, что она тоже испытывала что-то подобное. Сейчас я знаю лишь то, что совсем ее не знаю. Единственное, что не подлежит сомнению – я ее ненавижу. И, к моему глубокому отвращению, все еще хочу.

Соня

Когда ты, отогнав посторонние мысли, погружаешься в работу, время летит будто на перемотке. Раз – и уже пятница. Все вокруг обсуждают планы на вечер и выходные: кто-то собирается отдаться безудержному веселью, кто-то откисать на диване в компании подружек и новых фильмов, а кто-то провести время в кругу семьи. Я же боюсь даже думать о том, что буду делать, когда останусь одна. Сходить с ума? Ведь именно этим я занимаюсь по вечерам вот уже пять дней подряд. Что со мной будет за полных двое суток?

Кусаю губу, которую кусал Руслан. Почти стону от досады, что не могу выкинуть его из головы, и тут же злюсь на себя. Ненавижу его, всем сердцем ненавижу за то, что въелся под кожу, заразил кровь, и не выведешь его никак. Ненавижу за каждое брошенное слово, на которое он не имел права, потому что сам от меня отказался. Ненавижу за каждое запретное прикосновение – сколько бы не терла кожу мочалкой, все равно чувствую фантомные отпечатки его рук.

Ненавижу. Я не вру. Я действительно его ненавижу, потому что все еще чувствую к нему что-то. Нечто больное, убогое, но по-прежнему неубиваемое. Вытравить это из себя – выше моих сил, разве что вместе с душой.

Шагаю к кабинету Трофименко, которому должна показать промежуточные результаты дизайн-проекта к скорой сдаче элитной застройки. Ну как должна – у меня еще неделя в запасе на дизайнерскую реализацию трех вариантов пентхауса в новом жилом комплексе, но я уложилась в десять дней, потому что штурмовала 3ds Max и ArchiCAD ночами, когда не спалось из-за противно жужжащих мыслей в голове. Поначалу шла к нему воодушевленная и с желанием утереть нос тому, кто в меня ни капли не верит, полагая, что весь мой талант заключен между ног, но с каждым шагом чувствую себя все неувереннее, потому что слышу… Да, это Владимир с ним говорит. Он там. С ним. В кабинете. Черт! Застываю на месте в паре метрах от двери и, как только понимаю, что его голос становится громче, собираюсь развернуться и бежать сверкая пятками, но меня ловят с поличным.

– Соня, – раздается позади глубокое и гулкое.

Резкий вдох застревает в горле, я боюсь обернуться и посмотреть ему в глаза. Всю неделю, как могла, избегала Владимира, потому что не знала, как мне себя с ним вести. Старалась уехать пораньше с девочками, пару раз врала, что очень занята работой, поэтому не могу пообедать с ним, и перекусывала на ходу бутербродами, а вчера сослалась на плохое самочувствие, и кажется, он даже поверил, потому что выглядела я и правда неважно. И сейчас Владимир внимательно осматривает меня, будто ищет следы несуществующего недомогания. Может, даже находит – я вымотана бессонницей и моделированием, не накрашена, с хвостиком и наверняка отличаюсь от той девушки, с которой он привык проводить время.