Ксюша напряглась. Вспомнилась та жуткая ночь. Свет из приоткрытой двери, копошение и звуки у Катиной кровати. Наутро её забрали в реанимацию, где девочка продержалась еще сутки, а потом…

— Расскажи, — сдавшись, попросила она, двигаясь к стенке и приглашая Лизу лечь рядом. Та забралась под одеяло.

— Ее привезли глубокой ночью, когда младшие уже давно спали. А старшаки, конечно, повысовывались из своих «казарм» (они так спальни называют). Катя говорила, что Чусюккей еще тощее была, чем сейчас. Кожа да кости, всклокоченные волосы и глазёнки эти узкие, черные. Привидение привидением! Она была в какой-то казенной больничной одежде, а к груди прижимала узелок со своими пожитками.

Няньки устраивали ее спать, а сами сплетничали. Девчонку вроде как обнаружили русские туристы у какой-то горы на границе с Монголией. В вымершем поселке. Живыми нашли только её и её отца. А отец — шаман! Ну, и вроде как сначала ее отправили в больницу в тамошний райцентр, но через некоторое время там произошла какая-то заразная вспышка, и больницу на карантин закрыли, а детей распихали — кого по домам, кого в другие больницы, а кого и в другие области отправили. Так она в местный детдом и попала.

Лиза многозначительно умолкла, наблюдая за Ксюшиной реакцией.

— Стой. А почему в детдом, если у нее отец есть?

— Понятия не имею. Может, тоже успел кони двинуть. Ты не о том спрашиваешь! Тебе не кажется странным, что больницу на карантин закрыли, как только там появилась наша бурятская подруга?

Ксюша задумалась и отрицательно покачала головой. Лиза недовольно отмахнулась и продолжила рассказ:

— А когда няньки ушли спать, Катька с девчонками полезла копаться в ее вещах. У них правила там свои. Старшаки у новеньких забирают все, что понравится. Игрушки там, сладости, если есть, деньги… Сунулись в её узелок, а там только какие-то лоскуты из кожи, круглые железки, вроде медальончиков с дырочкой, колокольчики и ожерелье из зубов. Как потом выяснилось, бараньих. Ну, визг, конечно, поднялся… Девчонкам здо́рово попало от заведующей. И они с досады стрёмной девчонке стали мстить.

По мелочи, конечно. Кто ножку подставит, кто колготки узлом завяжет, кто толкнет или там чилим влепит. А спустя несколько дней все обидчицы заболели. Одна за другой! Им там сначала устроили медосмотр, а потом всем табором повезли на обследование. И ахнули! Поголовно — онкология! Как будто эпидемия! И только у тех, которые ей пакостили. Проверили до кучи эту Чусюккей — и у нее тоже! Глиобластома размерами с теннисный мяч! Приколись!»

Ксюша мрачно кивнула. Она на многое насмотрелась за время своей болезни и больше всего боялась метастазирования в мозг, что, может, и не убило бы её сразу, но точно ограничило жизненное и ментальное пространство. Доживать свои дни ущербным овощем — лучше уж сразу сдохнуть.

— Погоди, — прищурилась она, — Как же она с такой опухолью еще умудряется с пацанами воевать?

— Во-от! А я о чем говорю! У девахи полбашки, считай, нет, а она и в ус не дует. Заметила, у нее и волосы на месте. А все потому, что врачи тупо не знают, как ее правильно лечить, чтобы ненароком не навредить, поэтому и не делают ни фига, только наблюдают. Боятся, что назначат ей химию, а она только спровоцирует симптомы, которых пока нет. Зато девочки, которые ей насолили в детдоме… уже «того», — Лиза скривила рот и вывалила на бок язык.

Если Лиза не врет, то логика, конечно, прослеживается, но…

— А с маленькими что? Как они-то ей насолили?

— Не знаю. Я с ними не общаюсь, — Лизка брезгливо дернула худыми плечами, — Видала, как они вокруг нее хороводятся? Может, подсывали старшим, пока они ее кошмарили… Старшие по полной выхватили, а мелким так — по касательной досталось… Двое пацанов, кстати, уже выписались. Не подтвердились диагнозы. Зато теперь я влипла…

Лиза задрожала, ткнулась Ксюше в шею холодным носом и вдруг жалобно попросила:

— Помоги мне, подружка, а?

Повисла пауза. Ксюша рада была, что Лиза не видит ее лица. Она облизнула губы, поколебалась и, наконец, спросила:

— Как?

— Подари ей что-нибудь красивенькое. Я же знаю, у тебя есть. Она это любит. И попроси за меня… А я, как мама приедет, тебе верну, сколько скажешь.

— Может, ты сама?

— Нет, она же меня грохнет сразу! Я даже сказать ничего не успею…

Ксюша кивнула, несколько минут собиралась с силами, потом вылезла из кровати и поплелась в коридор. Нет, она не верила в Лизкины домыслы, но ей понравилась мысль помирить и успокоить девчонок. У обеих один враг — рак, и ни к чему заводить новых. Она мысленно кивнула, гордая собой. И Настя — психолог — ее бы похвалила.

…

Пакеты валялись там же, где она их бросила. Порывшись, достала пару пузырьков с лаком для ногтей, коробку малинового зефира и, припадая на одну ногу, зашла к детдомовцам.

Нерадостное зрелище даже по меркам детской онкологии. Целых пять кроватей воткнуты в маленькое, душное помещение, действительно, напоминающее казарму. Правда, заняты были только три, а остальные щетинились панцирными сетками. Голые стены, пустые тумбочки, запах лекарств и мочи от притаившихся под койками ночных горшков.

«Мою… мою… у меня… возьми»

Умоляющий шёпот оборвался, когда Ксюша вошла. Малыши собрались вокруг ревущей навзрыд Чусюккей, как волхвы у колыбели Христа, протягивая свои дары — кто надкусанную булку с изюмом, кто куклу со стоящими дыбом волосами, кто застиранные пестрые носочки. Издали могло показаться, что они успокаивающе поглаживают плачущую девочку по плечам и голове, но вблизи было ясно, что ладошки их гуляют в нескольких сантиметрах от ее тела, гладя лишь воздух.

«Не мистифицировать…», — напомнила себе Ксюша и, подойдя к странной девочке, протянула собственные дары.

Среди «волхвов», при виде их, пронесся разочарованный вздох. Ребятишки стали расходиться по своим койкам.

— Это тебе от Лизы, — немного нервно произнесла Ксюша, кладя Чусюккей на колени зефир и пузырьки, — Она просто… расстроена была. Павлик — ее друг, понимаешь? Ей показалось, что… ты его обидеть хочешь, пока он… слаб. Не держи на нее зла… ладно?

Чусюккей тут же перестала всхлипывать, вскинула на Ксюшу глаза, словно запоминая, и кивнула. Потом проворно раздербанила коробочку, достала зефирину и сунула в рот.

Ксюша отвела глаза, изо всех сил сдерживая брезгливую гримасу. Она раньше как-то не присматривалась к девчонке, а сейчас присмотрелась. Более некрасивого ребенка она в жизни не видела. Линия волос начиналась у самых бровей, словно у девочки вовсе не было лба. Припухшие узкие глаза на скуластом, худом лице пугали своей темнотой и пустотой. Как-то Ксюша смотрела научпоп про австралопитека Люси — прародителя человека. У нее там были такие же глаза — звериные. Рот же с неожиданно толстыми, припухшими губами напоминал мясистую воронку, беспорядочно утыканную мелкими, редкими и желтыми зубами, вызывая уже совершенно иные ассоциации — с какими-нибудь крупными морскими червями, вроде миксин.

Ксюше не терпелось уйти, но она не могла, не убедившись, что Лиза прощена.

— Ты… простишь ее? — спросила она, все так же избегая зрительного контакта.

— Она не говорит по-русски, — ехидно отозвалась одна из девчонок, — И не понимает.

— Как же…?

— Ке́м-га́? — вдруг просипела Чусюккей с вопросительной интонацией. Голос жуткий, низкий, совсем не подходящий маленькой девочке.

— Что? — Ксюша растерянно оглядела малышей в поисках «переводчика», но те отводили глаза, — Ты прости, я только русский знаю… Я пойду, ладно?

Она торопливо выскользнула в коридор. Отчаянно захотелось в душ и кусок ядреного хозяйственного мыла, чтобы смыть с себя эту Чусюккей, хотя она к ней даже не прикоснулась. Воздух в коридоре показался свежим и сладким, как в весеннем лесу. Из-за двери их палаты раздавались всхлипывание Лизки и приглушенные, строгие голоса старшей сестры и заведующей:

— Что на тебя нашло?

— Я не знаю! Ничего не помню… В игровой была, а потом Ксюха…