Ландо проводил гребнем по волосам и улыбался.

Он прожил счастливую и долгую жизнь. Он пережил трех своих жен, семерых сыновей и четверых дочерей. По миру шли его внуки, правнуки и праправнуки.

Он прожил счастливую жизнь.

Старик, продолжая улыбаться, мягко опустился на пол. Рука его, сжимающая гребень, безвольно обмякла.

В комнату, неслышными шагами пошел Весельчак. Увидев лежащего на полу Ландо, огромный сваанец нагнулся, и прижался темной, покрытой уродливыми шрамами, щекой к седым бакенбардам. Из его черных, немигающих глаз потекли горячие слезы. Стоя на коленях, над мертвым телом старого слуги, великан плакал. Долго. Навзрыд. Потом, аккуратно высвободил из пальцев костяной гребень и поднес его к бесформенному носу. Обнюхав гребень со всех сторон, сваанец завернул его в плотную ткань занавеси и сунул себе за пояс. На страшном его изуродованном лице появилась улыбка, от которой пришел бы в ужас самый жуткий джайлларский боров. Он выскочил из комнаты и помчался огромными прыжками внутрь замка, распугивая стражу и ранних слуг.

Он был сваанец. Он чувствовал смерть по запаху. Над Вивленом, пронзительно вереща, взмыла стая, потревоженных чем-то, летучих котов.

Император сидел в своем любимом кресле, на застекленной террасе и задумчиво смотрел как падает снег. Снежинки кружились в безумном танце, свиваясь в причудливые фигуры. Снежинки кружились дразня ветер, замирали на мгновенье, и вновь догоняя друг друга, неслись к далекой земле.

Конрад смотрел на снежинки и вспоминал свой недавний сои. Ему приснилась огромная птица, а может быть, это был зверь. Птица летела над черным, страшным лесом, едва не касаясь крылом деревьев. Потом она села и заклекотала жутко и тревожно и превратилась в девушку, нечеловеческой красоты, с огромными черными глазами и волосами цвета дождливой ночи…

Конрад вздохнул и налил себе вина. Скоро ему исполниться двадцать пять. Пора думать о продолжении правящего рода. Ни одна из кандидатур, предложенных министром двора, его не заинтересовала. Он, как Император, должен думать о стойком, нужном, в первую очередь государству, браке. Была молодая княжна из Верхнего Бриуля. Княжна Бреммагны. Дочь Правителя Штикларна. Были другие. У Великого Герцога Рифлерского трое дочерей. Старшие уже сосватаны за сыновей Короля Венцеля Виго и Манфреда… Есть еще младшая… Из государственных соображений это была бы самая подходящая пара. Но даже, если отец ее и согласиться на такой брак, в чем у Конрада никакой уверенности не было, то девочке всего девять лег, и ждать придется еще, как минимум, лет шесть. За это время ситуация на землях Лаоры может измениться. Как все этом мире меняется.

Конрад улыбнулся. Он, втайне от всех, даже от Россенброка послал наемного убийцу в Куфию. Теперь Им-Могарр мертв. Его противник, маркиз Им-Нилон вернул себе всю полноту власти и станет новым Великим Герцогом. Куфия и Вилайяр опять под сенью Империи. Он сам, как настоящий Император решил судьбу опального герцога. Скоро, очень скоро, ему не нужен будет ни Россенброк, ни зануда Патео, ни Коррон. Он уже познал основные механизмы управления этой Империей. Он будет править по-своему. Жестоко и справедливо, как велит его сердце, сердце настоящего Атегатта. Только так…

На террасу зашел дежурный гвардеец, и прикоснувшись пальцами к переносице, произнес:

— Ваше Величество! Генерал-интендант милостиво просит его принять…

Конрад повернулся ко входу и попытался придать своему лицу выражение серьезной озабоченности.

— Проси…

В проходе появился Патео. Сухой, как умершее дерево, затянутый в черный мундир, казначей подошел к Императору и повторив жест гвардейца, молча протянул Конраду листок белого пергамента. Молодой правитель принял послание и развернул. Через весь лист, тонким, каллиграфическим, до боли знакомыми почерком, было выведено всего лишь два слова:

« Грядет Император! »

— Что это значит, генерал?

Патео склонил голову.

— Ваше Величество… граф Россенброк, канцлер Империи… Умер… Да упокоиться чистая душа его у ног Иллара…

Конрад сглотнул слюну. Он не спрятал лицо. Он не заплакал. Глаза и мысли его были чисты. Он стал Императором.

Где-то в глубине дворца, огромный сваанец, подобный черной молнии, влетел в полутемную кухню и остановился, поводя бесформенным, как неудавшаяся бронзовая отливка, носом. Маленький человечек с острым куньим лицом, сидевший за обширным кухонным столом, съежился и побледнел. Остальные слуги побросали ложки и бросились врассыпную. Весельчак одной рукой подхватил убийцу и швырнул его в стену. Потом, сорвав крышку с печи, затолкал визжащего человечка в пылающее нутро. Вбежавшие в кухню стражники, в ужасе попятились.

Над Вивленом неистово и мстительно завыли летающие коты.

— Я много лет не видел тебя, девочка… — гремлин сидел у костра и смотрел прямо в огонь. В черных немигающих глазах без зрачков отражалось пламя. Гремлин сплетал длинные серые пальцы, и девушке казалось, что в руках у него каждое мгновенье возникает и распадается волшебной красоты творение из вязкого дыма.

— У меня было много дел в мире, Гермуль… — девушка сидела на захламленном верстаке свесив ноги и смотрела по сторонам, на развешанные по стенам пещеры причудливые изделия из стекла и металла. Ее длинные волосы вспыхивали в полумраке всеми цветами радуги.

— Много дел… Как многозначительно… Если эльфийская женщина, живущая среди людей говорит о том, что у нее было много дел, это значит, что это мир стал совсем другим.

— Это правда, Гермуль, мир изменился до неузнаваемости…

— Это хорошо или плохо? — гремлин искоса посмотрел на девушку и обнажил в улыбке два ряда острых зубов.

— Это справедливо, Гермуль. А справедливость не может быть ни плохой, ни хорошей.

— Это справедливо для них, девочка… Но не для Тхару. И не для тебя…

— Увы… Скольких гремлинов ты видел за последние годы?

— Тахак мерик зарасанг делл’а майю! — гремлин зашипел, его огромные хрящеватые уши затрепетали. — Девочка! Наша раса зовется Тхару! «Гремлин» — слово ругательное для нас… Это слово из лексикона гномов, и означает оно «живущий на потолке». Будь так добра, помни это.

Девушка лукаво улыбнусь.

— Не сердись, Гермуль… Я знаю, что значит слово «гремлин», и не считаю его ругательным. Впрочем, ты ушел от ответа. Скольких соплеменников ты видел за последние годы?

— Я не выходил из этой пещеры много лет. Много лет, девочка. Когда ты приходила последний раз, я делал обруч. — гремлин указал длинным пальцем на чудесный хрустальный обруч, инкрустированный золотом и платиной. — До этого я делал колокольчики Звездных рыб. До этого — рог Морского чудовища. А до этого…

— Все, старый хитрец, все… Ты сотню лет не видел ни одного Тхару. Или не хотел видеть…

— Я… Я хотел… Я хотел бы вернуться в свой замок… Я хотел бы воспитывать внуков и передавать им секреты мастерства. Я хотел бы увидеть Луны, пробегающие под ажурным виадуком Ганфа. — Гермуль прикрыл руками лицо, уши его печально опали. Девушка бесшумно спрыгнула на пол, и присев рядом, обняла старого гремлина за плечи.

— Гермуль, Гермуль… Почему ты не ушел с остальными? Туда, где можно создавать новые виадуки и счастливо растить внуков?

— Разве есть такие страны? Разве есть стороны света, где народ Тхару будет счастлив? Зарыться, как кобольды в землю? Нищенствовать, как гномы и огры, побираясь у ног чудовищ в дикой Верейе? Или вы? Где ваше счастье, в какой стороне?

— Мы никогда не искали счастья. Мы были просто счастливы. А теперь… — девушка потерлась щекой о жесткую серую кожу. Глаза ее заблестели влагой. — Теперь я с людьми…

— И ты счастлива, девочка?

— По крайней мере, с одним из них — да…

В маленьком домике, в самом дальнем и тихом углу Летней резиденции Императора, было тихо и тепло. Сухо потрескивали дрова в камине, за окнами звонко и весело била холодными каплями по талому снегу ранняя весна. Ветер, прилетевший с юга, торопил зиму, настойчиво обдувая сосульки на карнизе.