Как его научили. Он голодал и недосыпал, пробираясь жуткими чащобами, брел по затопленным штольням и ночевал под открытым небом в горах, в окружении жутких существ. Он резал глотки каким-то подонкам и раскапывал могилы. И никогда не думал. Он жил, как его научили, как жил его отец. Но то, что ему предстояло совершить в этот раз пугало его. А страх заставлял думать.

Взобравшись на верхушку, Аттон постарался выбросить из головы все лишние мысли и сосредоточиться на главном. А главным, сейчас, было определить точный путь через непроходимую чащу леса Аллафф к Памятному Камню. Далеко впереди, нависая над темным ковром леса синели Верейские Горы. Над вершинами, упираясь зазубренным белоснежным наконечником в поднебесье, возвышался Монолит Колл—мей-Нарат, гора Проклятых. Монолит притягивал к себе взгляд своим божественным величием и первородной красотой. Глядя на его склоны, блестящие, словно выложенные из алмазов, хотелось забыть обо всем, и раскинув руки в стороны, вопить от восторга. Если верить легендам, то после изгнания прайдов за Сторожевые Горы, у подножия Колл-Мей-Нарата, собрались древние правители, чтобы основать Старую Империю. Где-то, у подножия Монолита, находились развалины древнего Сторожевого Замка. Отец Аттона побывал там и по возвращению несколько недель беспробудно пил, отмахиваясь от всех расспросов сына. Лишь Торку он тогда поведал о том, что увидел в развалинах замка.

Но путь Аттона лежал гораздо ближе. Где-то там, среди мрачного леса текла, извиваясь среди камней небольшая река Айли-Толла. Именно к ней он должен был выйти, пробравшись через опасную Предела Лесов.

Налюбовавшись красотой Монолита, Аттон еще раз внимательно осмотрелся по сторонам, отметив про себя стаю летучих котов, медленно кружащих над деревьями невдалеке, и начал спускаться вниз.

Он крался вперед тщательно вглядываясь в заросли, и стрелы через три почувствовал тяжелый запах гнили. Подобравшись ближе, он наткнулся на огромную тушу мертвой мантикоры. Туша лежала уже несколько дней. С высоты, из крон деревьев на неё бесшумно пикировали, сложив крылья, летающие коты. Оторвав кусок падали они взмывали вверх, и исчезали среди густой листвы. Аттон, притаившись, высматривал других падальщиков, и вскоре заметил двух огромных многоногих гурпанов, вырывающих черными жвалами темное мясо. Аттон быстро взобрался на ближайшее дерево и сверху осмотрел внимательно мертвое чудовище. Сомневаться в том, что мантикора погибла не своей смертью, не приходилось. Вдоль брюха и могучей шеи шли глубокие продольные раны, а перепончатые крылья были неестественно вывернуты. Перепонки лохмотьями свисали с толстых полых костей. Из-за позвоночника, обглоданного котами, торчали острые обломки ребер. Аттон, прекрасно знающий силу и свирепость мантикор, в недоумении разглядывал тушу поверженного чудовища. Первое, что пришло ему на ум, что это сделал дракон. Но повнимательнее приглядевшись к месту сражения он нашел следы, почти человеческие, но гораздо больше и с явными мощными когтями, вместо пальцев. Следов было не много, раненая мантикора пред смертью билась, загребала лапами в конвульсиях, поэтому место сражения было сплошь покрыто вывернутыми пластами палой листвы вперемешку со щепками и ветвями кустов. Аттон непроизвольно стиснул за пазухой небольшой кожаный мешочек. Он был близок к цели. Теперь осталось дойти до реки.

Примостившись в ветвях огромного дерева он провел всю ночь не смыкая глаз, вслушиваясь в тревожные звуки леса и мрачно размышляя о предстоящей миссии. С первыми лучами солнца он спустился с дерева, осторожно осмотрелся по сторонам и направился в сторону реки.

В Аметистовом Зале было удивительно тихо. Вокруг накрытого обеденного стола стояли небольшими группами придворные. У ритуальных чаш, вырубленных из целых аметистовых глыб, неторопливо прохаживался в одиночестве церемонмейстер двора граф Нарсинг. Он рассеяно помахал Россенброку, канцлер в ответ слегка склонил голову. К нему уже шел, бесцеремонно раздвигая широченными плечами придворных, сам Император Конрад. Канцлер на мгновенье залюбовался молодым правителем. Высокий рост и мощное телосложение Конрад унаследовал от своего деда, а волнистые желтые волосы и пронзительные голубые глаза — от матери. Старый советник души не чаял в этом честном и открытом молодом человеке, так не похожем на своего отца.

— Да здравствует Император! — Канцлер остановился и прикоснулся кончиками пальцев к переносице. Внимание всех находящихся в зале теперь было устремлено на него.

«Ах, какое нарушение дворцового этикета! Сам Император идет навстречу этому старому ублюдку, по странной прихоти, наделенному титулами и властью». Большинство придворных вокруг них застыло с масками безразличия на холодных лицах. Лишь граф Патео, генерал—интендант и казначей Империи, улыбался канцлеру своей странной улыбкой. Император остановился напротив и повторил приветственный жест. Он понимающе улыбался уголками тонких губ и смотрел на старика сверху вниз тепло и доброжелательно.

— Я приветствую вас, почтенный граф! — из всех подданных Империи, наверное, только сам Император называл своего канцлера его дворянским титулом, — Как ваша спина? Всю прошедшую неделю вы избегали появляться при дворе, ссылаясь на боли. Надеюсь, государственные дела от этого не пострадали?

— Благодарю вас, ваше Величество! Вчера мне стало намного лучше! А что касается дел государственных, то я хотел бы просить Ваше Величество уделить мне немного вашего драгоценного времени для решения некоторых из них.

— Конечно, граф! В частности меня особенно интересует вопрос… — Император сделал эффектную паузу и оглядел замерших во внимании придворных. — Впрочем, нет! Это мы обсудим после обеда. А сейчас, граф, не желаете ли дослушать увлекательную историю, которую нам преподнес господин Долла?

— С удовольствием. Ваше Величество! Вы прекрасно осведомлены о моей любви к аведжийским преданиям.

— Кстати, именно в это время года в Аведжии начинается охота на знаменитых Санд-каринских вепрей, не правда ли, господин Долла?

Канцлер, усмехнувшись про себя, посмотрел на приближающегося посла Великого Герцогства Аведжийского. Как и большинство аведжийцев, посол Долла был высок и смугл, богатая мантия мешком свисала с его широких плеч, а весь вид его говорил о том, что человек этот не привык к роскошным дворцам и дорогим платьям. А привык он скорее к тяжелым доспехам, и к битве в страшном, сомкнутом конном строю. Канцлер симпатизировал этому бесстрашному и волевому человеку, послу в государстве, где его родину ненавидят.

— Мы, аведжийцы, ценим, когда люди разбираются в тонкой южной мудрости, — заговорил Долла сильным, чуть хрипящим голосом, — и к нашему великому счастью в Империи есть такие люди. Правда, их всего двое — Великий Император и его старый советник. — Долла с вызовом посмотрел по сторонам. Император, по-прежнему улыбался и смотрел на канцлера. Россенброк с серьезным видом качал головой. Придворные отводили глаза, словно опасаясь встретиться взглядом с аведжийцем. Долла тем временем продолжил:

— История о драконе и маленькой неблагодарной девочке, которою он спас себе на погибель, особенно занимательна сейчас, когда Империя…

— Постойте, господин Долла, мне кажется, я понял, к чему вы клоните, и господин канцлер, безусловно, прекрасно знающий эту легенду, тоже понял…

— Не смею перебивать вас, Ваше Величество, — генерал—интендант Патео смотрел на аведжийца пустыми глазами и странно улыбался, — но мне кажется, что господин Долла уже изрядно вышел за рамки, определенные дипломатическим протоколом…

— Вы совершенно правы граф! Прошу вас, господин посол, занять свое место за столом, согласно, конечно же, дипломатическому протоколу. — Император приподнял правую руку, за его спиной возникли фигуры гвардейцев. Аведжийский посол, низко поклонившись, произнес:

— Вы правы. Ваше Величество! Как всегда… Любая мудрость хороша только до определенных пределов, потом наступает время формальностей… Ничто не отражает нашу жизнь лучше, чем мелкие формальности… Вот, господа в Нестсе, — Долла сделал паузу, и пристально посмотрел на канцлера. Но Россенброк вызов не принял, хотя и прекрасно понял, на что намекает посол. Восемь месяцев назад Великий Герцог Аведжийский, неожиданно для всех, выдал свою сестру Шелону замуж за князя Нестского Дитера. Долла, не обращая внимания на гвардейцев, невозмутимо продолжал. — Так вот, господа, когда я был послом в Нестсе, то воочию убедился, что варвары не признают этикет. У них есть свой, весьма своеобразный, протокол… Да и того они не всегда придерживаются. Наши же государства, я имею в виду Империю и Великое Герцогство Аведжийское, — Долла, с усмешкой, бросил в толпу окружающих его придворных, еще один вызов, — Наши государства создали целую систему бюрократических препон. И это правильно, господа! Как говорят на моей родине: «Бюрократия — это лучшая защита от дураков!»