Неожиданно клешня на руке раскрылась, а трос на ноге натянулся, уволакивая Льва к двери.

Мальчик не помнил, как освободился и выскочил из аудитории. Он нёсся по лестнице, что было мочи.

Котельная урчала, её хозяина не было видно. Лев, не находя себе места, метался среди гор хлама. В пылу чувств он вытащил мешочек с янтарём и со всей силой стиснул его в кулаке.

– Зачем ты только появился! – Лев размахнулся, намереваясь раскрошить камень об пол, но рука через миг бессильно повисла.

Нет, он не расстанется с янтарём. Памятью о маме, мечтой об отце.

В кармане болталась склянка Юлии Скобель. Её-то мальчик и запустил в ближайшую кучу барахла. Раздался приятный сердцу звон стекла…

С небольшим опозданием возник трескучий шум. Из низов хлама выскочил автоматон размером с собаку. Он принялся носиться на десятке своих ножек, яростно круша всё на своём пути. Лев не успел испугаться, как машина обмерла и подкатилась к его ногам.

Из парящей трубы на потолке вынырнул заспанный Вапула.

– Вздумал угробить нас, Сажа?!

Глава 2. Великое древо.

На следующее утро после встречи с Зеницей и Виселицей Лев вознамерился прекратить своё обучение единственным посильным ему способом, а именно запереться в котельной. Он только не учёл, что с его волею никто не подумает считаться. Вапула выставил трубочиста за дверь: он опасался, что поступок подопечного привлечёт в его хозяйство нежелательных гостей. Каспар же спозаранок выписал распорядок на месяц вперёд, где учёба и заботы трубочиста выдавливали любое свободное время, кроме сна.

Вдобавок мастер Скобель расстроилась из-за потери склянки и пренебрежения к её заданиям. Льву оставалось только устыдиться собственной слабости и испорченного настроения рыжеволосого учителя.

Скверное душевное состояние трубочиста не укрылось от вьюнов. По словам Вия, в корпусе Ветра стало куда светлее и уютнее, и все полагают, будто надо благодарить трубочиста – ведь по его виду заметно, кто съел того хмуря. Лев же боялся поведать кому-либо о Зенице и Виселице. Ему дали чёткие указания: когда тайное сборище богатеньких отпрысков додумается, как отделаться от вьюнов, то трубочисту непременно подберут главную роль.

И как на такие известия откликнутся ребята?

Хватит надеяться на Киноварного, надо выкручиваться самому, подбадривал себя Лев.

– Помнишь, Клим, первый день в Соборе?

Вьюны между утренними занятиями расположились на улице у подножия башни. Солнце постепенно слизывало изморось, расплывшуюся за ночь. Лев под предлогом помощи в письменности утянул Клима под статую бродяги, поднявшего посох к небу.

– Не забуду вовек, – откликнулся Клим.

– Тогда в Старом Саду только ты узнал в высохшей коряге дерево Ладо.

– Ведь прочая коряга не удостоилась бы таких п-почестей.

Клим сильно засмущался. Лев зарёкся не быть скупым с ним на похвалу. Лучший среди подмастерьев Ветра крайне нуждался в одобрении.

– В родном краю мой дед в молодости п-погубил Ладо.

Грусть и невысказанная боль неизменно овладевали робким вьюном, когда разговор доходил до дедовской фермы. Лев сожалел, что причиняет Климу подобные эмоции, но время поджимало.

– Как говаривал дед: подарок п-почивших миров не дал бы засеять поля ни п-пшеницей, ни репой.

– Разве одному дереву по силам?

– Ну, Ладо ведь дерево только с виду. Б-большая часть знаний предков утратились при Разломе. Кто создал Ладо? Отчего на многих живых Осколках оно п-проросло? Никому не ведомо. И всё же дерево Ладо хранило равновесие до тех пор, пока на них не наткнулись чаровники. Ни одна т-травинка, ни одна зверюшка не приживётся в краю, если не угодно Ладо.

Лев сжал грудь, точно у него разболелось сердце. Янтарь, висевший на шее, ощутимо пульсировал.

– Ты лучше расспроси Дыма, – перешёл на шёпот Клим. – Говорят, лунси поклонялись Ладо.

Дым, мальчик, который всегда ото всех в стороне, вызывал опаску у Льва. Расспросы вести с ним следовало с осторожностью.

Клим хлопнул себя по лбу:

– Ну и п-простофиля. В Краю Собора растёт другое Ладо, ведь леший неспроста завёлся в роще. Он-то знает всё про Ладо.

– Больно он злющий, – вспомнил Лев древесное существо.

– Потому как в его роще влюблённые парочки всю траву замяли, – к ним подсел Вий. – Сегодня пропущу уроки грамоты… Знаю, Клим. Я скверно поступаю, но на арене будет первая тренировка. И она нам важнее. Игнат и Пимен набирают команду, и сейчас наш дотошный староста чертовски прав: жаролёд стирает различия между людьми. У вьюнов есть громадная возможность заставить уважать себя. Мы дети низов играем в жаролёд до последней капли крови. За нами не бегает прислуга и не подставляет подушки между льдом и господской тушкой.

– Игра на льду? – заинтересовался Лев, и тут же прикусил язык.

– Ты не знаешь про жаролёд?! – воскликнул курчавый вьюн. – Про игру воинов и звездочётов. Приходи к нам после «словесности» и своими глазами увидишь, как мы разберёмся с изнеженными сынками высшего света.

«Словесность» госпожи Софронии не относилась к сокровищам, коих оберегал Собор. Её и учителем редко кто называл. Однако для Льва пожилая дама, вечно укутанная в шаль, выглядела самым настоящим учителем из его родного мира. Она занимала небольшое помещение на шестом этаже между двух кузниц, и жила в каморке за стенкой. Куда там до мастеров, которые или блаженствуют в особняке, или же занимают верхние уровни башни.

Подмастерья не заглядывались на «Словесность». Когда чаровники желали одарить своё чадо умением составлять из букв слова, то нанимали им наставников с ранних лет. Если же денег в семье на грамоту не водилось, то о вратах Собора оставалось мечтать.

Однако этот год особый. Многие в страте Ветра могли, лишь прикрыв от усилия один глаз, читать рецепты на основах волхования. Игната, например, выучила мама. У деда Клима в работниках ходил бывший княжий писарь, который за хлеб и медовуху обучал детвору грамоте. Сорока же твердил, будто сам натаскался, продавая газеты.

Первые дни занятий аудитория заполнялась первогодками. В основном вьюнами. Сегодня же «Словесность» не выдержала борьбы с тренировкой на арене, и теперь обучающихся осталось треть.

– Как иначе, – грустно улыбнулась госпожа Софрония. – Словами не заставить механизмы крушить скалы, ими не тронуть нити волшбы. Они не воля и чувства – топливо наших чар. Словами лишь разжигают души.

К удивлению трубочиста, после трёх занятий в запутанных лабиринтах слов проклюнулась некоторая закономерность. Мама хвалила его за пытливость и хватку ума. И всё же сны о летающих над зелёным деревом вырванных страницах, не случайно преследуют Льва с некоторых пор.

– Начнём, пожалуй, со стиха одного известного песнопевца, – начала урок госпожа Софрония. – Ведь задача словесности не только обучить вас читать по слогам, но привить манеру изъясняться. Чётко и, не менее важно, красиво.

– Неужели, госпожа, вы зачтёте стихотворение Завирушки? – с наигранным удивлением воскликнул Захар.

К сожалению Льва, неприятного вьюна и его малограмотных дружков жаролёд не манил.

Казалось, наивный учитель не уловила насмешки:

– Увы, не располагаю творениями сего мастера. Хотя изумление ваше неуместно. В отличие от Краёв, где правят царские наместники, сатира виршеплёта Завирушки не запрещена в Соборе. Продолжим… Зоря, любезная, пусть ваши уста произнесут столь прекрасный слог.

Учитель обратилась к единственной девушке, сидевшей в аудитории. И единственной девушке-лунси в Соборе. Для первогодков из страты Воды она превосходно читала и водилась у госпожи Софронии помощницей едва ли не с открытия врат.

Явно её притянула сюда любовь к поэзии, думалось Льву.

– С вашего позволения, учитель Софрония, – робко согласилась лунси.

Учитель, чуть послушав свою любимицу, раскашлялась и ушла в свою каморку. Девочка трепетно водила по книге пальцами, проговаривая слова вслух. Заглянувшее в окно солнце выбило из её запястья блик. Зоря поспешила подтянуть кофейные рукава и прикрыть золотые браслеты. Льва удивило наличие украшения, так как девушкам Собора носить их запрещалось.