– Доброе утро, солнце мое, – говорит Изабель.

– Да уж, начинается. Утро доброе.

– Как там сочинения про Колумба?

– На данный момент шестеро считают его злодеем и захватчиком, трое полагают – он и впрямь открыл Америку и правильно сделал. А один парнишка, похоже, решил, что я задал описать, как Колумб был одет.

– И как он был одет?

– В мантию, кажется. А на голове тиара, что ли.

– Красота.

– И не говори. Однако же…

– Однако же?..

– Вот думаю, надолго ли меня еще хватит. Выматывает это все, и чем дальше, тем больше. Знала бы ты, каково изо дня в день находиться с ними в одном помещении.

– Да знаю. Знаешь ведь, что знаю?

– Ну да, конечно. Но. В последние неделю-две я даже…

– Должна спросить. Не из-за переезда ли ты вымотался больше обычного?

– Должен опять попросить не терзаться чувством вины по этому поводу.

– Жалеешь, что не пошел в медколледж?

– Нет, об этом не жалею. Да в нашей школе все учителя, по-моему, не прочь сменить работу. Кроме Мирны.

– Которая и учить-то не умеет. И вообще, как я поняла, ничего не умеет толком.

– Хоть бы парик себе новый купила.

– А я вот все думаю об отце. Доктор Мир чего только не говорит о его самочувствии.

– Ох уж этот доктор Мир…

– Он тут паломничество в Лурд поминал, отец тебе не рассказывал? Почему бы, мол, не сделать ставку на чудотворное вмешательство?

– Это примерно как сделать ставку на самого доктора Мира. Не замечала случаем, что все журналы у него в приемной – за прошлый год? Как минимум. А в вазочке ириски. С Хэллоуина.

– Робби, тут не до шуток. Отнесись к этому посерьезней, будь добр.

– А я, думаешь, не серьезно отношусь?

– Ладно-ладно. Знаю, что серьезно. В самом деле ириски? Может, я просто отказывалась замечать.

– Послушай.

– Я вся внимание.

– Я не пошел в медколледж не наперекор желанию отца. Хорошего доктора, чтобы лечить его теперь, из меня бы все равно не вышло. Это давно установленный факт, разве нет?

– Ты знаешь, что я думаю о фактах.

– А в Лурд отправиться – может, и не такая уж плохая идея. А то отца из дома не вытащить.

– Видела сову сегодня утром. На дереве.

– На этом вшивеньком деревце за окном?

– Ага.

– Исключено.

– В Центральном парке водятся совы.

– Так то в Центральном парке.

– Ладно. Мне приснилось, что я видела сову. Запостил уже что-нибудь от Вульфа?

В каком-то смысле Вульф – повзрослевшая ипостась старшего брата, придуманного ими в детстве, брата-защитника, никого и ничего не страшившегося и понимавшего язык зверей и птиц.

Воображаемого брата они так и называли: Вульф. Правда, Робби до шести лет слышалось “Вуф”, но он в этом никогда не признавался.

– Нет еще. Уж очень увлекся Христофором Колумбом.

– Мне нравится представлять его в тиаре.

Робби садится рядом с ней на третью ступеньку. Обоняет ее утренний запах, не перебитый еще душем и дезодорантом. Дынная свежесть и совсем чуть-чуть сухоцвет. Они вдыхали друг друга с детства, но Робби давно уже не заставал сестру в такую рань, до душа. И теперь втягивает носом воздух, не может удержаться.

– Поеду после обеда смотреть квартиру в Вашингтон-Хайтс, – говорит он. – Вроде как с видом на реку.

– Река – это прекрасно. Не то что вшивое деревце и обувная клиника.

– Давно надо было этим заняться. Детям, сама знаешь, пора уже иметь отдельные комнаты.

– Вчера вечером Вайолет спросила меня, зачем Натану пенис.

– Что же ты ответила?

– Что мальчики отличаются от девочек.

– И устроил ее такой ответ?

– Нет. Ей хотелось знать, для чего конкретно он предназначен.

– Наш человек. Всего пять лет, а уже факты ей подавай.

– Будем считать это напоминанием, что дети уже слишком взрослые для общей комнаты. И почему мы с Дэном так долго закрывали на это глаза? Паршивые мы родители.

– Вовсе нет. Просто родители с дефицитом комнат.

– Вспоминаю, какой мы когда-то собирались купить загородный дом, – говорит Изабель.

– Дети, одно слово.

– Дом на десяток комнат с огородом и тремя собаками. А то и четырьмя.

– Фантазии мисс Мэнли, – говорит Робби. – Которыми она заразила тебя, а ты – меня.

– Лучшая учительница пятых классов. В жизни каждого ребенка должен быть педагог-хиппи.

– Склонный романтизировать действительность.

– Но кто-то ведь переезжает за город. Домов продается полным-полно, и даже, я слышала, по приемлемым ценам.

– До ближайшего гея, правда, будет километров с полсотни.

– Жаль, что так вышло с Оливером.

– Он ни за что бы не согласился переехать за город.

– Не купить ли нам Вульфу дом где-нибудь на севере штата? – говорит Изабель.

– Даже не знаю. А нужен он ему, по-нашему?

– Почему бы и нет? Он работает как проклятый.

– Но ведь маленьким пациентам без него не обойтись.

Изабель шаловливо толкает Робби в плечо, как делала со времен… да сколько он себя помнит. Толчок этот дружеский (каким и был всегда), но совершается (и всегда совершался) с расчетом причинить мимолетную боль, как бы намекая, что и дружба порой подостлана злостью.

– Ты заставил его печься о больных детях! В голове не укладывается.

– Не то чтобы он этим одержим. Так, упоминает изредка.

– А ты бы стал хорошим врачом.

– Можно подумать, я плохой учитель. Просто утро такое выдалось. А все Колумб, будь он неладен.

– Значит, в медицинский ты идти не хотел. И в начальной школе преподаешь вовсе не назло отцу.

– Такова упрощенная версия, а кому нужны другие?

– Вульф в хороших отношениях с отцом, как по-твоему?

– Вульф – это посты в инстаграме, только и всего. Мы выдумываем его по ходу дела. Он не личность. Даже не идея личности.

– Раскомандовалась я?

– Пожалуй, есть немного.

– А помнишь, как я однажды съела весь твой именинный торт?

– Тебе было четыре. Мне два. Нет, я этого даже не помню.

– Зато мама эту историю сто раз рассказывала. Такими по официальной семейной версии мы были в детстве.

– К чему ты сейчас об этом?

– К тому, что такова, как видно, моя натура. Могу съесть чужой именинный торт. Выставить на улицу собственного брата. Мирюсь с крепчающим идиотизмом на работе.

– И до чего уже дошел идиотизм?

– Сегодня буду отговаривать Деррика от пересъемки сюжета про Асторию – за неимением средств. И материалом на тему нетрадиционных семей он недоволен, кажется. Предстоит еще выяснить почему.

– Хочешь, спущусь проведаю Дэна и детей?

– Будь так добр. Я бы посидела еще одна. Хорошо здесь, на лестнице, – как на полпути между тут и там.

– Все наладится.

– Да конечно. Все наладится.

Ремонт в квартире Дэна и Изабель был еще далек от завершения, когда появились дети и принялись сводить его на нет. До рождения Натана – случившегося на год раньше запланированного – Изабель с Дэном нашли время и деньги выкрасить стены гостиной в перламутровый серый, покрыть глянцевые полы из светлого дуба бурым, почти черным лаком эбенового цвета, купить итальянское кресло и превосходно состаренные книжные шкафы XIX века, добиравшиеся в Бруклин из Буэнос-Айреса. Но первенец положил конец обновлениям, а еще до пятилетия Натана, когда разрушительная сила его наконец поумерилась и Изабель с Дэном стали присматривать новые диваны со светильниками, свершилось зачатие Вайолет, отсрочившее, как минимум на несколько лет, любые хоть сколько-нибудь важные покупки.

В общем, Изабель с Дэном и детьми так и остались жить в тесноватой квартирке, которая приобреталась только на первое время, но было это до того, как цены на недвижимость унеслись в стратосферу, до того, как план Дэна и Изабель выкупить в конце концов квартиру на нижнем этаже сначала расстроился из-за поистине фантастического долголетия древних стариков-двойняшек, обитавших в ней еще до Второй мировой, а потом уж сорвался окончательно, поскольку в один прекрасный день двойняшек перевезли в дом престарелых, а жилище их тут же продали неизвестному, явившемуся с чемоданчиком наличных (именно: с полутора миллионами долларов), и теперь у его сына, студента Йеля, есть в родном городе пристанище на время летних каникул.