— Инструмент Власти нужен его величеству, а не мне. А я всего лишь верный слуга Короны, — с непроницаемым видом ответил Потрошитель.

«Врёт», — подумала Принцесса.

— Передайте Королю, что я согласна на сделку, — сказала она с тяжёлым вздохом. — Но Многоликого я должна увидеть сейчас же.

— О да, ваше высочество, это я устрою, — опять осклабившись, как будто даже охотно пообещал Мангана.

* * *

Феликс лежал с закрытыми глазами, чтобы не смотреть на сырые и мрачные каменные стены и не вспоминать о своей недавней наивности — о том, как крепко он был уверен, что никогда больше этих стен не увидит. От закрытых глаз ему, впрочем, было ненамного легче. Руки и ноги, зафиксированные на кровати, затекли и онемели, пересохшие рот и горло были словно присыпаны песком, давно опустевший желудок противно ныл, а мочевой пузырь, наоборот, так переполнился, что готов был лопнуть. Но физические неудобства не шли ни в какое сравнение со невыносимой смесью гнева, стыда и страха, терзавших сейчас душу Многоликого.

Гнев и страх были адресованы Потрошителю и Королю, причём второму — в меньшей мере, чем первому. Негодяями-то, разумеется, были оба, но Скагеру, получившему Наследство Ирсоль, вряд ли есть теперь дело до пленника. А вот у Манганы явно были большие планы, при одной лишь мысли о которых у Феликса всё внутри сворачивались узлом от ужаса.

Невыносимый, обжигающий стыд был направлен на самого себя. «Что случилось с моим рассудком? Почему я, злыдни болотные, опять не заметил западню?..» — не понимал оборотень. Всего-то и нужно было, задать себе вопрос: откуда под крепостной стеной взялись мышеловки, если Пинкус не сдавал Многоликого королевской Охранной службе? Всего-то и нужно было, вовремя вспомнить, что визитёра в Замке ждали заранее. «Если бы только я вспомнил! Я был бы сейчас за тысячу миль отсюда…»

Иногда Феликс впадал в неглубокое забытье, и тогда ему снилась Принцесса. То ему чудились цветочный дух её волос, и чистый звук её голоса, и податливость мягких губ, и тонкость девичьего стана, который он прижимал к себе — и он, как наяву, обмирал от восторга и нежности. А то перед глазами вставало её прекрасное лицо, искажённое ошеломлением и отчаянием — последнее, что он видел в сокровищнице Ирсоль, прежде чем Эрику заслонили ноги стражников, со всех сторон обступившие обездвиженного медведя. И неизвестно, что хуже: снова и снова переживать кошмар во сне — или снова и снова возвращаться в кошмарную реальность из сна счастливого.

О самой Принцессе узник беспокоился не слишком сильно. Мучить её попусту не будут — зачем? Для общего спокойствия скажут ей, что оборотень удрал. Она не поверит, но Король и Придворный Маг найдут способ её убедить. Ей ничего не грозит. Настоящего заговора против неё, судя по всему, не было, родственничков просто использовали, чтобы склонить её к побегу. Теперь ей, конечно, очень больно. Её любовь к отцу вряд ли оправится от такого потрясения — что, вероятно, и к лучшему. По крайней мере, бедная девочка будет избавлена от новых разочарований. Что же до любви к нему, Многоликому, то вряд ли это чувство успело пустить глубокие корни в принцессином сердце. Эрика выйдет замуж за сына Джердона. Аксель влюбится в неё — разве можно не влюбиться в такую девушку?! — и сумеет сделать приятным её замужество. Ревновать Принцессу Феликс больше не осмеливался. Если бы он хоть немного умел ворожить, он позаботился бы о том, чтобы она о нём забыла вовсе.

Там, в сокровищнице, всё произошло слишком быстро. Он едва закончил метаморфоз — и тут же запутался в наброшенной на него сетке, которая оказалась заколдованной. Через некоторое время он понял, что это какая-то совсем новая магия — Придворный Маг, успев до побега покопаться в голове Многоликого, приготовил для него сюрприз. Тонкое полотно, как выяснилось позже, не мешало превращениям, но ячейки в нём были такие маленькие, что через них не проскочила бы и ящерка. Непонятный материал не рвался и не растягивался — сходу запутавшись в нём, Феликс уже не смог пошевелиться, первобытная сила огромного медвежьего тела внезапно оказалась бесполезной. Становиться человеком он, однако, не торопился — хотел во всеоружии дождаться того момента, когда с него снимут эти путы. Медведя, пыхтя и чертыхаясь, стражники выволакивали из тайника впятером. Каким образом его доставили в Замок, оборотень не понял — в ущелье стояла темнота, а сам он плохо соображал от ярости. Может, его перевезли по короткому проходу в скалах, не обозначенному на древней карте, а может, протолкнули через магический портал, поставленный ради такого случая Манганой.

Так или иначе, в проклятую подземную клетку Феликса вернули ещё до рассвета. Долгие часы он лежал там один на камнях, привалившись спиной к решётке. Толстый медвежий мех спасал от холода, но тело изнывало в неподвижности и бездействии, а от густого и острого запаха плесени и затхлой влаги слезились глаза и щипало в глотке. Потом в узилище вспыхнул свет, и позади, из коридора раздалось ехидное сипение Придворного Мага:

— Не спишь, голубчик? Добро пожаловать домой!

Медведь коротко рыкнул в ответ — зарычать во всю мощь не давала сетка, мешающая вдохнуть полной грудью.

— Фу, как грубо! — развеселился Мангана. — Но я так рад твоему возвращению, что прощаю тебе дурные манеры.

Многоликий рыкнул снова. Его мучитель захихикал:

— Что ты сказал? Ни словечка не понимаю! Но я тоже очень хочу с тобой побеседовать. Нам будет гораздо удобней, если ты превратишься в человека.

«Не дождёшься!» — подумал оборотень. Он всё ещё надеялся, что звериные зубы и когти помогут ему спастись.

— Эй! Не капризничай! — Мангана неожиданно болезненно пнул его под рёбра острым носком ботинка. — Медведем ты будешь только тогда, когда я разрешу. А сейчас я не разрешаю!

Не дождавшись реакции, он с кряхтением сел на корточки и прокаркал в самое ухо:

— Голубчик, ты напрасно ждёшь от меня уговоров. Всё, что мне нужно, я беру сам, когда захочу.

Медведь почувствовал, как Потрошитель положил ладонь ему на загривок. На границе слышимости загудело, сеть вспыхнула зеленоватыми искрами… бах! — и какая-то сила ударила Многоликого со всех сторон сразу, сердце заколотилось, а шерсть встала дыбом. Похоже на электрический ток, успел подумать он, и тут удар повторился, усиленный. Пленник дёрнулся бы, если бы мог, сердце забилось ещё быстрее, перед глазами побагровело.

— Повторим? — с отвратительной вкрадчивостью поинтересовался Мангана.

Бабах! От третьего удара лапы скрутило судорогой, а грудная клетка застыла на вдохе. Когда Феликс, наконец, сумел выдохнуть, Потрошитель отнял руку — сетка тут же перестала мерцать — и отодвинулся.

— Хватило тебе, упрямец? Я жду.

Мысли дробились и разбегались, как ртутные шарики. Внезапно Многоликий испугался, что после очередного удара уже никогда не превратится в человека — просто не сможет вспомнить, как выглядит в этом качестве. Глухо заворчал, попытался, хотя и без толку, принять более удобную позу — и совершил превращение. Сеть обвисла, но сразу же начала стягиваться вокруг уменьшившего свои размеры тела. Феликс повернул голову к Потрошителю и встретился с ним взглядом. С минуту они смотрели друг другу в глаза, после чего Придворный Маг заключил:

— По-моему, тебе не хватило. Что ж, поговорим позже.

Прежде чем пленник произнёс хоть слово, рукой в лаковой чёрной перчатке колдун опять прикоснулся к сетке, и на оборотня обрушился четвёртый удар, которого так хотелось избежать — и который, в итоге, его вырубил.

А когда Многоликий очнулся, он обнаружил, что сетки на нём больше нет, но он распластан на кровати — той же самой кровати, гораздо больше напоминающей экспериментальный стенд, чем ложе для сна. Что вместо собственной одежды на нём паршивое арестантское тряпьё, точь-в-точь такое же, какое было сожжено в Лагошах. Что под этими тряпками знакомо натирает кожу магический пояс, от которого змеится к стене тяжёлая битая ржавчиной цепь. И что на громоздком столе справа от кровати всё так же блестят начищенным металлом Манганины приспособления. Нога, правда, в этот раз не болела. И спасения в этот раз ждать было абсолютно неоткуда.