— Какой мальчишка? — неопределенно повторил он и затем продол­жал: — Может быть, Крэмпфирл?..

— Но ведь Крэмпфирл не мальчишка, — сказала Арриэтта.

— Да, — согласился Под, — его мальчишкой не назовешь, нет, — он немного подумал, — не назовешь его мальчишкой. Нет, он не мальчишка… не совсем!.. Ладно, — сказал Под, уходя внутрь,— побудь там еще не­множко. Только никуда не уходи!

Арриэтта подождала, пока он войдет в холл, затем огляделась вокруг. О радость! О счастье! О свобода! Солнце, трава, теплый ветерок и посере­дине зеленого склона, там, где он заворачивал за угол, огромное вишневое дерево в цвету! Под ним на дорожке густым слоем лежали розовые лепест­ки, а у самого ствола рос бледно-желтый, как сливочное масло, первоцвет.

Арриэтта бросила украдкой взгляд на ступени, затем, легкая, как тан­цовщица, понеслась в своих красных лайковых туфельках к лепесткам. У них были загнутые края, как у раковин, и они тихонько качались, ког­да она дотрагивалась до них.

Она подняла несколько лепестков и сложила их один в другой… все выше и выше, как карточный домик, а потом вновь рассыпала.

Отец снова вышел на крыльцо.

— Не уходи далеко, — сказал он.

Арриэтта увидела, как у него шевелятся губы, и улыбнулась в ответ; слов его она не расслышала: она уже была слишком далеко.

Зеленовато-серый жук бежал к ней по дорожке, сверкая под солнцем. Она коснулась ладошкой его панциря, и жук застыл в неподвижности; она убрала руку, и он быстро двинулся дальше. Деловито семеня, на по­вороте показался муравей. Арриэтта запрыгала перед ним, чтобы его по­дразнить, и загородила ему ногой дорогу. Он уставился на нее, не зная, что делать, поводя усиками, затем с обиженным и сердитым видом побе­жал в другую сторону. На траву под деревом опустились две птицы, боль­ше Арриэтты ростом, ссорясь громкими, пронзительными голосами. Одна из них улетела, но другая все еще была видна в траве на склоне над голо­вой Арриэтты. Арриэтта осторожно стала пробираться наверх между тра­винками. Ей было немного страшно. Когда она раздвигала траву руками, большие капли воды капали ей на юбку, а красные лайковые туфельки скоро совсем промокли. Но Арриэтта шла вперед и вперед в чащобе лесных фиалок, мха и стелющихся по земле листьев клевера, время от времени спотыкаясь об узловатые корни трав. Травинки, такие острые на вид, оказались мягкими на ощупь и легко смыкались за ней. Но когда Ар­риэтта добралась до дерева, птица испугалась ее и улетела. Арриэтта села на пожухлый лист первоцвета. Воздух был напоен ароматом цветов. «Никто не хочет играть со мной», — подумала она. В трещинках и ложбинках листьев первоцвета прятались крупные хрустальные бусины росы. Когда Арриэтта нажимала на лист, они перекатывались, как кро­кетные шары. На склоне, под пологом высокой травы было тепло, даже жарко, сухо пахла земля. Встав, Арриэтта сорвала цветок первоцвета. Ро­зоватый стебель, толщиной с ее руку, гибкий и покрытый нежным сере­бристым пушком, казался живым, а когда она подняла цветок, как зонтик, над головой, она увидела сквозь покрытые жилками лепестки слабо про­свечивающее солнце. На куске коры Арриэтта заметила мокрицу и легонь­ко ударила ее гибким цветком. Мокрица тут же свернулась в тугой мячик и мягко покатилась вниз, в сырую траву. Но Арриэтта и дома часто игра­ла с мокрицами, их было полно под полом. Хомили всегда бранила ее за это, она говорила, что от них пахнет, как от старых ножей. Арриэтта лег­ла на спину среди первоцвета — там не так пекло солнце и было прохлад­ней, — затем, вздохнув, повернула голову и поглядела наверх между стеб­лями травы. И тут сердце чуть не выскочило у нее из груди. Над ней на склоне что-то двигалось. Что-то блестело. Что это могло быть?

Это был глаз. Во всяком случае, «оно» было похоже на глаз. Ярко-синий, как небо над головой. Такой же, как у нее, толь– ко огромный-преогромный. Сердитый глаз. Задохнувшись от страха, Арриэтта села. Глаз моргнул. Длинная бахрома светлых загнутых ресниц опустилась над ним и вновь взлетела вверх. Арриэтта осторожно двинула ногой: сейчас она скольз­нет бесшумно в траву и скатится по склону.

— Ни с места!.. — раздался голос; голос, как и глаз, был огромный, но вместе с тем приглушенный, он звучал как ветер, врывающийся к ним через решетку в грозовые мартовские ночи.

Арриэтта застыла. «Так вот оно, — подумала она, — самое худшее, са­мое ужасное, что могло случиться: меня «увидели». То, что было с Эглтиной, будет сейчас со мной».

Наступило молчание; сердце громко стучало у Арриэтты в ушах, но даже сквозь его удары она слышала, как воздух вновь с глухим шумом наполнил огромные легкие.

— … Не то, — продолжал голос, по-прежнему шепотом, — я ударю тебя прутиком.

И вдруг Арриэтта успокоилась.

— Почему? — спросила она.

Как странно звучал ее голос: он прозвенел в воздухе, тонкий и чистый, как звон хрустального колокольчика.

— А чтобы ты не прыгнула на меня, — раздался наконец удивлен­ный шепот, — чтобы не поцарапала меня своими противными тощими руками.

Арриэтта уставилась на глаз, но с места не двинулась.

— Почему? — снова спросила она, и опять вопрос ее прозвенел, как колокольчик… только теперь звон был холодный, как лед, и колючий, как иголка.

— Так бывает, — сказал голос. — Я сам видел. В Индии. Арриэтта подумала о своем «Географическом справочнике Мальчика с пальчик».

— Но мы сейчас не в Индии, — сказала она.

— Ты вышла из дома?

— Да, — сказала Арриэтта.

— Откуда, из какой комнаты?

Арриэтта пристально поглядела прямо в глаз.

— Не скажу, — храбро промолвила она наконец.

— Тогда я ударю тебя прутиком.

— Ударь! — сказала Арриэтта. — Ударь!

— Я подниму тебя и сломаю пополам.

Арриэтта встала на ноги.

— Давай! — сказала она и сделала два шага вперед.

Раздался короткий вздох, и земля под ее ногами задрожала: он отка­тился от нее и сел в траве — гора в зеленой вязаной рубашке. У него были светлые прямые волосы и золотистые ресницы.

— Стой, где стоишь! — закричал он.

Арриэтта сердито подняла глаза. Так вот что это такое… «мальчишка». От страха она казалась сама себе легкой-прелегкой.

— Тебе, верно, девять? — спросила она через минуту. Он вспыхнул.

— Вот и нет! Десять! — Он поглядел на нее, тяжело дыша. — А тебе сколько?

— Четырнадцать, — сказала Арриэтта, — будет в июне, — добавила она, не спуская с него глаз.

Снова наступило молчание. Арриэтта ждала, все еще дрожа.

— Ты умеешь читать? — спросил наконец мальчик.

— Конечно, — ответила Арриэтта. — А ты разве нет?

— Н-нет, — запинаясь, проговорил он. — То есть, да… То есть… я приехал из Индии.

— Ну и что с того? — спросила Арриэтта.

— Если ты родился в Индии, у тебя два языка. А если у тебя два язы­ка, ты не можешь читать. Можешь, но не очень хорошо.

Арриэтта глядела на него во все глаза. «Ну и чудище, — думала она, — настоящая гора».

— А из этого вырастаешь? — спросила она.

Он чуть подвинулся, и она почувствовала, как от его тени на нее пах­нуло холодом…

— О, да, — ответил он, — постепенно это проходит. У моих сестер тоже было два языка, а теперь больше нет. Они могут прочитать какую хочешь книжку из тех, что лежат в классной комнате.

— И я могу, — быстро проговорила Арриэтта. — Если кто-нибудь бу­дет ее держать и переворачивать страницы. У меня один язык. Я все могу читать.

— А вслух — тоже можешь?

— Конечно, — сказала Арриэтта.

— Ты подождешь, пока я сбегаю наверх и принесу книгу?

— Что ж, — сказала Арриэтта; ей очень хотелось показать ему, как хорошо она читает, но тут в ее глазах промелькнул испуг. — Только… — с запинкой продолжала она.