Власти выявили, что в среде интеллигенции и вузовской молодежи крупных городов распространяются «критиканские настроения»[523], выражавшиеся в том числе в «откровенном очернительстве социализма и политики партии», разочаровании в советском строе вплоть до сравнения его с фашистским. Среди молодежи циркулировало мнение, что члены КПСС — это «ни в коем случае не лучшие из лучших». Очевидно, ранее у некоторых молодых людей бытовали радужные, наивные представления о «партийных» людях, и вдруг они осознали, что «коммунист может быть и пьяницей, и развратником, и беспринципным человеком». Такие идеи порождали мнение о необходимости «чистки» партии[524].
Критика власти народом стала более распространенной и жесткой. Если ранее в массовом сознании наблюдалось разделение центральной (непогрешимой) и местной (ошибающейся) власти, то теперь такое противопоставление размылось. В письмах людей, направленных в органы власти, содержалась очень жесткая оценка деятельности руководителей страны и всей системы[525]. Люди проявляли неудовольствие разными аспектами советской политики и практики[526].
Некоторые люди прямо и открыто осуждали советскую внешнюю политику[527], другие, более лояльно настроенные, — выражали сомнения в ее правильности, все чаще задавая вопрос: «Ради чего мы идем на жертвы?» (имелась в виду советская материально-техническая помощь «братским» странам). В 1966 г. граждане интересовались у представителей партии: «Как долго нашему народу нужно будет строить коммунизм в стране, имея в виду, что к лагерю социализма будут постоянно примыкать менее развитые страны, требующие еще длительного социалистического развития и нуждающиеся в помощи?» Среди молодежи распространялись настроения, «что надо кормить собственную страну, а не «неблагодарных братьев»[528].
Одной из причин снижения авторитета КПСС и советской власти было недовольство народа усилением «элитарности» «номенклатуры»[529], которую люди с горькой иронией стали называть «советской буржуазией». Молодежь открыто выражала неприязнь к образу жизни высших партийных работников. Очень характерен пример из жизни Одессы, описанный неизвестным студентом в эссе о настроениях молодежи, направленном в КГБ в 1968 г.: он сообщал, что столкновение с провинциальной номенклатурой «происходит у студента всюду — начиная от футбола, на который мимо него мчатся машины с белыми занавесочками («персональные» автомобили партийных и советских руководителей. — Ф.С.), и кончая цветочным магазином, в котором студенты, пришедшие купить подарок на студенческую свадьбу, слышат гордое заявление продавщицы: «Сегодня свадьба у дочери Синицы[530], и он скупил цветы во всех магазинах. Можете не искать»[531].
Некоторые советские граждане считали чрезмерным «создание материальных стимулов для руководящего состава — дач-поместий, высоких окладов, особого снабжения». По их мнению, это противоречило принципам «порядочности, честности, самоотверженности», «ленинской скромности, ленинского бескорыстия»[532]. Факты злоупотреблений конкретных партийных деятелей вызывали чувство раздражения[533], особенно отталкивающе действуя на молодежь. Появление и открытое существование «советской буржуазии» сыграло большую роль в восприятии советскими людьми тезиса западной пропаганды о «перерождении партии»[534].
Пропагандисты не могли дать ответ на недоуменные вопросы людей, почему у партийных и советских руководителей появились «специальные дачи у моря, высокие оклады, роскошные квартиры», а также возникли такие несоциалистические «понятия, как «обкомовский дом», «обкомовская поликлиника», «обкомовский магазин». Само слово «обком» у людей начало ассоциироваться с возможностью достать дефицитные товары[535]. Это яркое свидетельство крушения морального авторитета партийных руководителей. Стал рассеиваться ареол их «аскетизма»[536], с которым традиционно ассоциировался «настоящий коммунист». У молодежи возникала уверенность, что таких коммунистов вовсе не существует[537].
Следует отметить, что при этом в народной среде еще сохранялась сакральность В.И. Ленина. В 1950-х гг. он оставался непререкаемым авторитетом — в частности, люди критиковали хрущевское руководство именно за отход от «ленинских заветов»[538]. Властям поступали предложения переименовать КПСС в ЛКПСС (Ленинская Коммунистическая партия Советского Союза)[539] — очевидно, с целью подчеркнуть ее избавление от «тяжелого наследия сталинизма». В 1962 г. во время известных трагических событий в Новочеркасске протестная народная демонстрация шла под красными флагами и портретами Ленина[540].
К середине 1960-х гг. В.И. Ленин еще оставался единственным советским руководителем, у которого сохранился реальный авторитет. Секретарь Владимирского обкома КПСС С.И. Сурниченко на совещании в ЦК в марте 1965 г. отмечал: «Есть старые коммунисты, много лет учатся… говорят: мы изучали Сталина, раскритиковали его, Хрущева изучали, раскритиковали, но в Ленина верим… Говорят: вот Ленин — это золото»[541]. Даже советские диссиденты боролись с властями с помощью «человеческого Ленина», который предлагался вместо «демонического Сталина»[542]. Авторитет Ленина в каком-то роде сохранялся и в соцстранах — известно, что в Чехословакии во время ввода войск стран Организации Варшавского договора в 1968 г. местные жители на дорогах писали лозунг: «Ленин, проснись и посмотри, как Брежнев с ума сошел»[543].
Однако постепенно «сакральность» создателя Советского государства начинала разрушаться. В 1966 г. Л.И. Брежнев возмущался, что в среде творческой интеллигенции «доходит дело до того, что… критики начинают с разных сторон подкапываться под Ленина». У некоторых представителей молодежи изменилось «первоначальное благоговейное отношение» к Ленину, и он стал восприниматься больше как «ловкий политик». В этом, очевидно, сыграла свою роль десакрализация И.В. Сталина и других вождей, которую молодые люди восприняли как «кампанию по борьбе с [любыми] авторитетами». Автор эссе о настроениях одесской молодежи писал, что «еще несколько лет назад немыслимым бы показался анекдот о Ленине. А теперь «Лениниана» чрезвычайно обширна, и в студенческой компании эти анекдоты чрезвычайно распространены… Осмеянию в них подвергаются… Ленин, Дзержинский, Крупская и другие деятели революции». Большое впечатление на студенчество произвели публикации, появившиеся в «Юности» и «Комсомольской правде», из которых следовало, что Ленин был болен и фактически отстранен от управления государством задолго до своей смерти в январе 1924 г.[544] Это невольно ударило по авторитету первого советского вождя, уменьшив его роль в создании и развитии Советского государства.
Второй опасной для властей тенденцией массового сознания в СССР было снижение авторитета советской идеологии — даже среди членов партии. С.И. Сурниченко на совещании в ЦК КПСС в марте 1965 г. рассказал о настроениях партийцев: «В брошюрах… так писали, теперь — так», и в итоге — «они не верят». В 1966 г., реагируя на XXIII съезд КПСС, заведующий редакцией ТАСС Артюшенков высказался, что объявленный новым руководством страны «возврат к ленинским нормам… служит лишь ширмой»[545].
