— Ты грабил достойных людей, — продолжал прокурор. — Даже императорская доля добычи была ничтожно мала! Мы знаем, что ты захватывал значительные суммы. Где они теперь?

— Все средства пошли на содержание отряда. — парировал Лемк. — Без этих средств мы бы не выстояли. А императорская доля выплачена в тех количествах, сколько согласно закону мы должны были отдать золота.

Судьи продолжали слушать, но казалось, что их взгляды становились все более холодными.

— Ты вел переговоры с беем турок у Марицы. — продолжал прокурор — Что ты ему передавал?

— Я вёл переговоры о том, чтобы переправиться к Ипсале.

— А были ли у тебя права вести переговоры с вражескими военачальниками?

Теодор молчал.

— И последнее, — прокурор окинул зал торжествующим взглядом. — Ты убил благородного Антона Конталла, назначенного великим басилевсом дуксом провинции Мезия. Убил верного слугу империи!

— Антон Конталл изменил империи, — бросил Лемк, подняв голову. — Он предал василевса и вел себя как разбойник. Если бы я не остановил его, это стоило бы империи куда большего. Я передал документы через Петра Кавасила.

Все обернулись на стратега, который находился тут же.

— Документы мною были переданы новому хартуларию Роману Кармиаду.

После этого в зале повисла тишина. Судьи переглянулись. Прокурор склонился к одному из них, что-то шепнул, и тот кивнул.

— Да-да, нами получены документы. Но ещё не ясно, не подделка ли это, чтобы очернить уважаемого человека…

Прокурор продолжил:

— Мой вердикт, на основе изученных доказательств: Теодор Лемк за все преступления…

Он обвел зал взглядом.

— Достоин смерти.

Теодор не изменился в лице. Только слегка сжал губы, словно чтобы не сказать лишнего.

Защитник Теодора Лемка, в отличие от прокурора, говорил негромко, но с ясной уверенностью в каждом слове. Его выступление было сдержанным, без риторических излишеств, словно он апеллировал не к судейской скамье, а к высокопоставленным слушателям, в том числе и тем, кто мог находиться за велумом.

— Теодор Лемк, — начал защитник. — ромей. Не чужестранец, не наемник, пришедший с юга или запада ради наживы. Он один из тех, кто верил в идеалы Империи, кто принял присягу, подписав контракт, и с самого начала служил ей верой и правдой.

Он сделал паузу, чтобы дать судьям время осознать сказанное.

— В годы службы он доказал себя не раз. Он спас командира, рискуя собственной жизнью. Он заслуженно получил звание старшего десятника. А когда основные силы были разгромлены, когда многие отступили или сложили оружие, он собрал отряд из тех, кто не желал сдаваться.

Защитник поднял взгляд на собравшихся, его голос звучал чуть громче:

— Этот отряд нападал на врага в его же тылах, ослабляя сарацин и возвращая надежду тем, кто еще верил в победу. Этот отряд, под командованием Лемка, разбил почти целое войско Дамат-паши, силы которого насчитывали свыше пяти тысяч голов.

— Цифры завышены! — выкрикнул прокурор, но защитник не дрогнул.

— Возможно, — признал он спокойно. — Но факт остается фактом… Дамат-паша был отогнан, отряд ромеев добрался до империи. Теодор Лемк нанес серьезный ущерб султанату, ослабил врага. И не только мечом, но и разумом. Он передал ранее сведения о передвижении крупных сил врага, которые позволили Империи подготовиться к их ударам.

Защитник сделал еще одну паузу, обвел зал взглядом, в котором не было ни страха, ни волнения.

— Он сорвал мятеж Антона Конталла, — продолжил он. — Мятеж, который мог обернуться катастрофой. Конталл, чья измена могла стоить нам земель, с трудом возвращенных Империи. Теодор Лемк действовал не из личной выгоды, не ради обогащения, а как верный гражданин, законопослушный ромей.

Его голос слегка дрогнул.

— Да, у Лемка были ошибки, — признал защитник. — Но кто из нас безупречен? Много ли найдется таких, кто сделал больше для Империи, чем он? Если судить его, то за что? За верность? За решительность? За преданность своему императору?

Он выпрямился, сложив руки за спиной.

— Я утверждаю, что Теодор Лемк достоин награды, а не казни. И если вы, господа судьи, осудите его, вы осудите не только человека, но и саму идею Империи, ту идею, за которую он сражался, проливал кровь и жертвовал всем, что у него было.

В зале повисла тишина, тяжелая, как каменные стены, окружавшие присутствующих.

Теодор стоял неподвижно.

Судьи, сидевшие за высоким резным столом, обменивались взглядами, словно последнее слово еще не было решено.

В зале едва слышались перешептывания, глухие, как шорох сухих листьев, когда суд ушел за велум совещаться.

Для Лемка, прощающегося с жизнью, их отсутствие показалось очень коротким.

Вернувшийся старший судья встал, его голос, ровный и суровый, разрезал тишину.

— Теодор Лемк, — начал он, чуть помедлив, — рассмотрев все доводы обвинения и защиты, суд пришел к следующему решению.

Где-то в углу громко заскрипела портупея, кто-то переступил с ноги на ногу. В зале ожидание было почти осязаемым.

— Множество дел совершено тобой, — продолжил судья, — многие из которых вызывают сомнение и недовольство, но и немало тех, что принесли пользу Империи. В совокупности их суд постановляет: ты не достоин награды, но и смертной казни не достоин.

На миг Лемк задержал дыхание. Значит, его жизнь не оборвется здесь, в этом зале, под пристальными взглядами знати и военных.

Но голос судьи продолжил, как будто ему хотелось вдавить слова глубже, тяжелее.

— Контракт с тобой, Лемк, должен быть разорван. С этого момента ты изгнан с военной службы.

Эти слова словно ударили по воздуху. Лемк медленно поднял голову, глядя прямо на старшего судью. Рядом послышался глухой шепот — кто-то из зрителей поспешно перекрестился.

Судья не отвел взгляда, продолжая:

— Как сказано в военном законе, — он поднял пергамент, чтобы прочесть: — «Стратиоты пусть не занимаются ни земледелием, ни торговлей, ни государственной деятельностью, если они изгнаны с военной службы и лишены преимуществ стратиотов».

Каждое слово звучало четко, словно оно падало в пустой колодец.

Лемк стоял, как окаменевший, но внутри его горели два чувства: облегчение и горечь. Его не казнят, но что теперь делать? Как жить?

Судья опустил пергамент и произнес последнее:

— Ты свободен, Теодор Лемк. Но свобода — твоя единственная награда.

Зал на мгновение будто застыл, а затем наполнился глухим шумом голосов. Судья махнул рукой, и дверь за спиной Лемка открылась. Стражи подошли, чтобы вывести его.

Теодор медленно развернулся. Он не хотел встречаться глазами с толпой, где могли быть те, кто поддерживал его, и те, кто презирал.

А впереди была пустота.

На выходе из дворца Теодора встретила толпа. Много людей. И хотя он ожидал лишь стражу и случайных зевак, тут были люди, которых он давно не видел. Сулиот Федос Зарбас, еще более худой, стоял впереди и улыбался. Траян Лазарев, Йованна Маркова, Юц. Но за ними стояли и другие — младшие офицеры, бойцы, лица которых Теодор знал лишь мельком, но которые успели проявить себя в боях. Их было больше, чем он мог предположить: ромеи-солдаты, выбившиеся с самого дна, но уже носящие знаки отличия за службу. были здесь и те, кто шел с ним от румелийцев из Болгарии. Те, кто не подписал контракт.

Федос шагнул вперед, не дожидаясь приветствий.

— Ну что, друг, — начал он с полуулыбкой, — не ждал нас увидеть? Не могли же мы тебя оставить на растерзание бюрократам?

Слова эти, простые и честные, согрели Теодора больше, чем он готов был признать. Он обвел взглядом этих людей. Кто-то держался уверенно, кто-то сдержанно, но все они были здесь, несмотря на недоброжелательство знати, на риск испортить свое положение.

— Что ж, — тихо ответил Теодор, — рад видеть ваши лица. Даже не знал, что они могут быть для меня такими родными.

Толпа за спинами Федоса зашевелилась, кто-то хмыкнул, скрывая улыбку.