Исполнение решения суда осуществлялось в основном виглами которые могли применять различные меры принуждения, включая арест, штрафы или конфискацию имущества.

При этом всё перечисленное касалось только ромеев. Иноземцы были неподсудны ромейскому суду.

Глава 29

На удивление, дело Теодора рассматривалось не первым. Сперва быстро рассмотрели дела нескольких солдат, которые нарушили свои контракты. В меру тяжести совершенных преступлений (самым тяжелым считалось дезертирство и преступления против церковного имущества, затем утеря оружия и прочие) суд постановил, что кого-то перевести на галеры гребцом (а так как своего флота у империи не было, то это означало — продать на частные корабли). Другим вырвать ноздри и выжечь знак на лбу, чтобы заклеймить их как преступников, что считалось подходящим и достаточным наказанием. А также отработать ещё один срок контракта на новых рудниках с возможностью восстановиться в рядах.

Другим просто ставили на лоб клеймо раскаленным железом, пожизненно лишили места в армии и пенсии.

Все это было проделано без волокиты, сурово и эффективно.

И от такого начала озноб прошёл по коже ожидающего своей очереди Теодора.

В зале Теодор увидел много людей. Он был полон. Простонародья и солдат не было вовсе, хотя можно было ожидать, что хоть кто-то из них захочет взглянуть на этот спектакль. Но, видимо, их сюда и не пустили. Вместо них — лица в одеждах, отливающие золотом, вышитыми плащами и кафтанами, знаками орденов и в широченных набивных штанах-плундрах. Военных по виду оказалось немало, но их присутствие вызывало больше вопросов, чем доверия. Почему они не на войне, в своих частях, если империя нуждается в каждом, кто может держать оружие? Откуда здесь столько офицеров?

Группа знати, как всегда, разделялась на маленькие сообщества. Теодор сразу заметил Георгия Ховра, вернее Ховрина, окруженного своими сторонниками. Их взгляды ловили каждое движение обвиняемого — сочувствующие, не боящиеся ему приветливо кивнуть.

В другой стороне выделялись Исаак Лакапен и его окружение — Франгополы и прочие. Они разговаривали тихо, сдержанно, лишь изредка позволяя себе усмешки, неприязненные и высокомерные взгляды. Впрочем, таких взглядов было большинство.

Но больше всего внимание Лемка привлекали иностранцы, появление которых его удивило. Среди них были лица, которые Теодор знал издалека, а порой только по слухам. Из Неаполя — представитель богатейшего дома Садолето. Рядом — знаменитый иоаннит Кларамонт, рыцарь с бескомпромиссной репутацией, в окружении нескольких братьев ордена. Испанец Алонсо II де ла Куэва (интересно, почему неаполитанец не с ним? Вроде из одного государства) говорил с папским представителем Поссевино — фигура, чье присутствие здесь само по себе было символом.

На противоположной стороне зала расположились голландцы во главе с Корнелиусом Хаге, косившие глазами в сторону испанца и представителя римского главы. Венецианцы, в первую очередь Фредерико Нани, изображали привычный вид — демонстративную скуку. Флорентийцы, валахи с Раду Щербаном, представитель западного императора Джованни Марини. Большинства же не знал вовсе.

Все они смотрели на процесс так, будто это был не суд, а какую-то игра, навроде скачек, в которой каждый пытается угадать, как закончится партия.

— Что, больше развлечений нету в городе? — подумал Теодор, усмехнувшись.

Когда началось рассмотрение дела, первым взял слово прокурор/обвинитель.

Прокурор выдвинул против Теодора обвинения, сыпавшиеся одно за другим, словно удары в бою. Некоторые из них звучали настолько абсурдно, что было трудно удержаться от улыбки, но никто в зале не разделял абсурдности происходящего. К примеру, одно из главных обвинений касалось того, что Теодор освободил рабов на румелийской территории.

— Вы, Теодор Лемк, — прокурор говорил, чеканя каждое слово, — посягнули не просто на чужую собственность, но на священное право, защищенное законами империи. Вы освободили рабов, принадлежавших купцам, которые имеют торговые дела здесь, в столице великой империи! Которые платят налоги нашему государству, имеют торговые дворы, компаньонов и несут на себе бремя торговли, столь важной для благосостояния империи. Кто вы, чтобы решать судьбу их собственности?

Зал загудел, но судья поднял руку, призывая к тишине.

— Это был враг! — ответил Теодор спокойно, но твердо, не скрывая ни усталости, ни раздражения. — Рабы, о которых вы говорите, принадлежали сарацинам. Моим приказом они были освобождены, чтобы лишить врага сил, на которых тот опирается. И, что важнее, чтобы эти люди пришли на нашу сторону, укрепили наши ряды и отомстили за свою неволю.

— Но кто даст гарантию, что вы в дальнейшем не захотите освободить рабов здесь, в нашем государстве? — перебил его прокурор. — Вы однажды переступили черту. Что помешает вам сделать это снова?

Теодор сжал кулаки, но сдержал вспышку гнева.

— Освобождать рабов врагов и освобождать их здесь — разные вещи. — сказал он, глядя прямо в глаза прокурору. — Война требует решений, которые могут показаться жесткими, но в их основе всегда лежит благо империи. Рабы всегда были опасны. Вспомните Цахаса, раба-евнуха, который поднял против империи восстание, переметнулся к сарацинам, захватил Смирну, Фокею и восточные острова — Лесбос, Самос, Хиос и Родос! Который разбил имперский флот под командованием Кастамонита!

— Это не оправдание, — прокурор не отступал. — Закон есть закон. Ваши действия подрывают его основу. Вы — опасный человек, Теодор Лемк. Не потому, что проливаете человеческую кровь, а потому, что ставите себя выше законов, по которым живет империя.

— Это неправда! — скрестил руки на груди, давая понять, что больше ничего добавлять не собирается. Судя по всему, тут был не в том, кто прав, а в том, хотят ли его вообще слушать…

Суд длился час за часом, обвинение за обвинением. Приглашали даму из Адрианополя, которая рассказывала, как Лемк говорил ей, что всех рабов следует отпустить. Прокурор говорил ровным голосом, уверенным и непреклонным. Лемк стоял перед судьями неподвижно, не пытаясь оправдаться — зная, что каждое его слово будет либо перекручено, либо обращено против него.

— Ты отсиживался в горах, пока империя вела войну, — заявил прокурор. — Вместо того чтобы присоединиться к армиям басилевса, ты собирал шайку наемников, чьи действия не подчинялись имперскому уставу. Это — дезертирство, Теодор Лемк.

— В горах я не отсиживался, — отозвался Лемк. Его голос прозвучал твердо, хотя ему приходилось сдерживать негодование. — Мой отряд громил отряды сарацин, уничтожал караваны и захватывал припасы, которые в противном случае были бы использованы против нас. Это война, господа. А война не всегда ведется на равнинах, лицом к лицу.

— Как посмел раздавать звания империи? — загремел другой судья. — Ты ставил своих людей выше тех, кто заслужил свои должности честной службой. И особенно — безродную женщину! Поставить женщину во главе ромейского отряда — это плевок в лицо всему воинскому сословию!

— Её выбрали командиром сами люди. У неё есть недостатки. Однако если бы вы увидели, как она сражалась с сарацинами, вы бы поняли, что ее происхождение или пол не имеют значения.

— Ты платил своим людям больше, чем получают солдаты в армии! — вмешался третий судья. — Финансы империи не могут позволить себе такие траты!

— Я платил им за верность, за их кровь и жизни. И они служили империи не хуже тех, кто сидит здесь и считает монеты в казне.

Судьи зашумели, и один из них резко стукнул ладонью по столу, требуя тишины.

— Ты расправлялся с мирным населением, — снова начал прокурор, вернув себе власть над залом. — В Асенях и других местах. Сарацины или нет — это были поселения, и твои действия лишь усугубили ненависть к ромеям.

— Это были враги, — спокойно ответил Лемк. — Они поддерживали сарацин, давали им приют, еду, оружие. Вы называете это расправами, хотя они таковыми не являлись. Я называю это военными действиями.