— Нет. Он много тратил только на книги. И говорил, что ему очень нравится его работа, только я не понимаю, почему, но он всё равно ждал, что его скоро призовут.

— Вы не… — начал говорить Маршалл, затем остановился и уставился на мальчика. — Мистер Уоринг, — серьёзно сказал он, — вы помогли. Безмерно. А я, сэр, идиот.

4

— Посмотри на себя! — гортанный голос Вероники Фоулкс звучал презрительно. — По крайней мере, в одном ты меня щадил все эти годы. Никогда не был пьяницей. Если бы ты знал, через что я прошла с Вэнсом, и как это ужасно для женщины моего… А теперь посмотри на себя! Напился ещё до ланча!

Хилари налил себе ещё один стакан виски.

— Моя дорогая! — запротестовал он. — Естественно, тот, кто так много говорит о своей чувствительности, как ты, должен понимать, что и другие могут быть столь же чувствительны. Прошлый вечер стал для меня ужасным потрясением. Ужасным потрясением. Тот бедный безобидный фанат… И на его месте так легко мог бы оказаться я, лежащий на дне той траншеи, раздавленный, искалеченный и растерзанный. Так легко…

Он торопливо осушил стакан и уставился на свою пухлую белую руку. Та всё ещё слегка дрожала.

Вероника повернулась к настенному зеркалу и поправила шляпку.

— Очень надеюсь, — язвительно заметила она, — что застану тебя в сознании, вернувшись домой. Подумать только, как поздно я узнаю, что вышла за пьяницу!

— Выпить вина, — серьёзно проговорил Хилари, — невесть какая вина. Бог мой! Да это же каламбур? — Он казался поражённым.

— Избавь меня от своего пьяного остроумия.

— Я не хотел. Так получилось. Оно просто подошло, как… как… — Отрыжка положила конец его поискам, и он улыбнулся. — Вот так. Но, серьёзно, Вероника, ты не можешь назвать это привычкой. В конце концов, не каждый день избегаешь убийства.

— В твоём случае почти что каждый.

— Те, предыдущие покушения… не могу объяснить, но они казались не совсем реальными. Даже когда меня ранили. В конце концов, на самом деле ничего серьёзного не случалось. Невозможно было вполне ощутить, что я спасся. Невозможно. Но в этот раз, когда я видел того беднягу, и перед моими глазами было то, чем я должен был… Не могу объяснить, но…

— Прошу тебя, можешь, по крайней мере, подождать моего ухода, прежде чем травить себя?

Хилари отставил в сторону свеженалитый стакан.

— А что это за договорённость о ланче?

— Я говорила тебе вчера вечером. Но тогда ты вообще не слышал ни слова.

— Боюсь, прошлым вечером я был немного занят, моя дорогая. Немного.

— Это с тем Хендерсоном. Знаешь, он действительно милый. И, думаю, он меня понимает. А ты никогда не сможешь оценить, какое это облегчение после холодной глухой стены безразличия, которое я встречаю в собственном доме.

Хилари вздохнул и потянулся за стаканом.

— До свидания, моя дорогая.

— Ты… ты же не имеешь в виду? — с надеждой спросила Вероника. — Зачем мне? Зачем, ради всего святого, мне? — Её передёрнуло. — Некоторым мужьям можно быть ревнивыми. Слегка. Муж, который сам только пол-человека… Хилари.

— Да, моя дорогая?

— Я тебе больше совсем не нравлюсь, да? — На сей раз она говорила просто и прямо.

— Нет, моя дорогая.

— Так, — сказала Вероника. — Ничего не поделаешь. — Её голос радосто возвысился. — Теперь я просто должна лететь. Я и так опаздываю, и…

— Вероника.

— Да?..

— Я тебе когда-нибудь нравился?

— Я… я очень спешу, Хилари. Я…

— Ну же?

— Я пыталась. Честно, я пыталась…

— Как это похоже на тебя, моя дорогая, — ровно проговорил Хилари. — Ты всегда пытаешься. Помнишь, пыталась с музыкой и с рисованием. Самовыражение. Пыталась с религией. Пыталась с любовниками. О да, я знаю. Но что бы ты ни пыталась делать, всё оказывается слишком сложным, и ты перестаёшь пытаться. Перестаёшь. Всегда пытаешься и никогда не делаешь. Ты… — Голос Хилари замер. Какое-то время он молча смотрел на жену.

— До свидания… — нерешительно проговорила она.

— Всегда пытаешься и никогда не добиваешься результата, — медленно повторил он. — А я всё ещё жив…

Не говоря ни слова, Вероника Фоулкс подхватила сумочку и вышла. Хилари резко расхохотался. Затем в комнате стало тихо.

Пять минут он просидел без движения. Порой его глаза задумчиво останавливались на кабинете, в котором он был столь загадочно ранен. Порой смотрели так, словно были сосредоточены на далёком невидимом объекте, таком, как ракетная траншея в Пасадене.

Наконец, он встряхнулся настолько, чтобы налить себе ещё виски, и в этот момент в дверь позвонили. Спустя мгновение горничная ввела двух монахинь. Хилари отставил стакан и неохотно поднялся на ноги.

— Да? — спросил он, почти незаметно пошатываясь.

Младшая (насколько можно было судить, учитывая, что религиозный облик лишён возраста) из двух проговорила:

— Мы виделись мельком, мистер Фоулкс, в день того таинственного нападения на вас. Просто мимоходом обменялись приветствиями, и я едва ли могу вас винить, если более поздние события вытеснили это из головы. Я сестра Мария-Урсула, а это сестра Мария-Фелицитас из ордена Марфы Вифанской.

Хилари вежливо поздоровался и указал на стулья. Маленькие старые глазки сестры Фелицитас закрылись словно в тот самый миг, как она села.

— В самом деле, теперь я припоминаю вас, сестра. В самом деле. Лейтенант полиции упоминал, что вы были одной из свидетельниц, подтвердивших видимую невозможность того… того, что здесь произошло.

— Могу я поздравить вас со спасением? Похоже, у вас очень эффективный ангел-хранитель. Кроме того, вам повезло, что делом занимается лейтенант Маршалл.

— В самом деле. Способнейший офицер. Способнейший.

— Я не имела в виду его способности как таковые. Могу представить, сколь многие из полицейский с сарказмом отнеслись бы к подобной “невозможной” ситуации; но, поскольку у лейтенанта уже был схожий опыт, он должен быть куда более восприимчив.

Хилари улыбнулся.

— Я и подумать не мог, что женщина вашего положения может быть столь знакома с убийством или с полицейским образом мыслей.

— Мой отец был полицейским, и хорошим. И я сама собиралась служить в полиции, когда моё здоровье пошатнулось, и я вынуждена была переменить намерения.

Хилари являл собой вежливое сочувствие, но что-то его нервировало. Он выразил должное удовлетворение известием о тем, что в последние десять лет здоровье сестры Урсулы было завидным, как и тем фактом, что она, тем не менее, ни разу не пожалела о смене призвания. Он принял последовавшие за тем поздравления со счастливым избавлением предыдущим вечером, но, наконец, с оттенком нетерпения проговорил:

— Но, сестра, я уверен, что вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать моё счастливое спасение от ангела смерти.

— Разумеется, нет. В тот раз я приходила по делу, и, боюсь, я настойчива.

— Дело? Дело? Но продолжайте.

— Возможно, вы слышали немного от вашей жены о целях и деятельности нашего ордена…

В манере Хилари тут же проявилась заметная холодность.

— Если вы собираете пожертвования, сестра, то, думаю, следует пояснить, что состояние книжного рынка в столь неопределённое время слишком плачевно, чтобы оставить меня в положении, в котором я мог бы свободно обдумать… Слишком плачевно, — заключил он, оставив переусложнённую фразу висеть в воздухе.

— В каком-то смысле, полагаю, — улыбнулась сестра Урсула, — я прошу о пожертвовании, но оно ничего вам не будет стоить, мистер Фоулкс. Я просто хотела просить вас пересмотреть свой отказ сестре Пациенции, которая хотела транскрибировать некоторые из произведений вашего отца шрифтом Брайля.

Хилари выглядел обиженным.

— Но, моя дорогая сестра, я ей не отказывал. Я во что бы то ни стало хочу, чтобы слепые наслаждались произведениями моего отца. Во всех смыслах. Она может транскрибировать эти рассказы, сколько пожелает. Я просто просил обычную плату за перепечатку.