–– Рад это слышать. Зная о вашей интрижке с капитаном де Вильером, можно было опасаться, что он склонит вас на свою сторону.

Невозможно описать, какую я почувствовала досаду. Ну, скажите пожалуйста, что это за допрос? К чему следить за мной, взрослой женщиной, знать, с кем у меня «интрижка»? Тем более, не представляя толком, что именно связало меня с капитаном и осталось ли от этого еще хоть что-то… Больше всего на свете я ненавидела тот контроль, который отец вечно желал установить надо мной. То финансовый – через своих управляющих, то личный – через соглядатаев вроде аббата Баррюэля… Но почему, почему этот контроль достает меня даже здесь, в тайном доме моего внебрачного сына, в котором, казалось бы, я могу получить полное убежище и покой?

–– Почему вы пришли сюда? – спросила я холодно и резко.

–– Потому что все изменилось. И вы теперь – не замужняя женщина, жена принца д’Энена. Ведь именно так вы хотели себя назвать, когда я стал задавать вам ненужные, по вашему мнению, вопросы?

–– А что, собственно, изменилось и почему я теперь не…

Я не успела договорить, потому что отец резко, отчетливо произнес, прервав меня:

–– Вы теперь – вдова. И я снова должен заботиться о вас, потому что мужа у вас теперь нет.

Мороз пробежал у меня по спине. Потрясенная, я поспешно спустила ноги на пол, наощупь нашла свои домашние туфли.

–– Вы… что вы говорите? Как это нет мужа? Что значит – в-вдова?

Голос не повиновался мне. Я не могла осознать то, что услышала. Если я вдова, значит, Эмманюэль – мертв? Ерунда какая! Что могло с ним случиться?

–– У вас достаточно мужества?

–– Да… Я полагаю, да.

–– Тогда пойдемте вниз.

Держа меня за руку, он спускался по лестнице, вдоль которой, как печальные каменные статуи, выстроились Маргарита, Полина и еще одна служанка из отеля д’Энен, Дениза. Одни их лица, полные ужаса, заставили меня поверить в то, что случилось нечто ужасное. Меня охватила сильнейшая тревога. Я споткнулась в темноте, потеряла туфельку, а когда увидела у двери в гостиную двух гвардейцев, то ощутила настоящую панику.

Отец обернулся:

–– Я предупреждаю, Сюзанна! Вам придется собрать все ваше мужество.

–– О Господи, мне от ваших слов просто жутко! Еще немного, и у меня сдадут нервы. Что все это значит? Может быть, мне лучше ничего не видеть?

–– Можете отказаться смотреть. Но тогда вы не будете знать до конца, на что они способны.

Он рывком распахнул дверь в гостиную и пропустил меня вперед. Я вошла на трясущихся ногах, и в первый момент стояла зажмурившись, не отваживаясь смотреть. Конечно, я была не дура и понимала, что сейчас столкнусь со смертью. Вдова… Если я вдова (отец же не шутит такими вещами?), значит, без смерти Эмманюэля не обошлось. Все эти умозаключения сделать было несложно. Но со смертью я не сталкивалась так давно (в последний раз это было в другой, итальянской моей жизни), что я не представляла уже ни как она выглядит, ни как мне самой жить и вести себя после нового столкновения с ней.

Усилием воли я открыла глаза. И первое, что увидела в свете ночника, – это крупные капли крови, медленно скатывающиеся с большого стола на пол и впитывающиеся в шерсть ковра. На столе, на темном тяжелом плаще, лежал человек. Я с дрожью узнала в нем Эмманюэля.

Лицо его, тонкое и вытянутое, было того воскового цвета, какой бывает у мертвых, на губах застыла странная жалкая гримаса – смесь страха и невероятного удивления. Но почему же он мертв? Он же не болел? В ту же секунду, задохнувшись от ужаса, я нашла ответ на свой вопрос: неровная красная полоса была у него на шее. Его голова была отделена от тела. Проще говоря – отрублена. А потом – приставлена на место… Кровь еще капала, но с каждой минутой все меньше. Большая лужа крови алела на ковре, и запах от нее исходил жуткий, могильный.

И тогда я закричала.

Я не кричала так, наверное, никогда в жизни, – судорожно, коротко и громко. А потом – закрыв лицо руками, бросилась вон из гостиной, в последний момент заметив, как отец подошел к столу и прикрыл тело Эмманюэля плащом.

Маргарита, тоже вся дрожа, перехватила меня, обняла. Она обо всем узнала раньше меня, поэтому у нее наготове были какие-то лекарства, стакан воды, успокоительное.

–– Эмманюэль мертв, – повторяла я то, что билось у меня в мозгу. – Не просто мертв. Его убили, ты понимаешь, Маргарита? Убили! Ему… ему…

Я не могла выговорить эту фразу: «Ему отрезали голову». Это звучало как нечто дикарское, как кошмар из снов. Слез у меня не было, только страх – за себя, за своего ребенка. Ведь если мой муж встретил такую ужасную смерть, то кто поручится, что нас эта чаша минует?

–– Сюзанна, мне надо поговорить с вами. Долго и серьезно. Теперь все изменилось, вы же понимаете.

Медленно, еще дрожа от ужаса, я подошла к отцу:

–– Как это случилось?

–– Это и для меня загадка, Сюзанна. Понятно, что имя Эмманюэля было в списках приговоренных к смерти. Но кто так ловко выследил его? Когда он с тремя гвардейцами вчера ехал из казармы мимо Военной школы, какая-то вооруженная банда напала на них. Одного гвардейца застрелили, вашему мужу – отрезали голову…

Я содрогнулась, услышав эти слова. К горлу подступила тошнота.

–– Не надо… не произносите этого больше, прошу вас.

–– Хорошо. Второй гвардеец чудом спасся и успел добежать до моего полка. Я двинулся на выручку, но успел только спасти тело своего несчастного зятя от растерзания. Его голову готовились носить на пике по Парижу… – Помолчав, принц с горечью добавил: – Я даже не мог доставить тело в его родной дом. Там вряд ли можно было бы избежать поругания. Так что ваш маленький домик – это удача. Здесь у Эмманюэля, по крайней мере, не вырвут сердце.

–– Боже, что вы говорите? Какое сердце?!

–– Это не фигуральная фраза, дочь моя. Вчера толпа именно вырвала сердце у мэтра Фуллона. А потом обезумевшие от крови торговки отнесли это сердце в букете белых гвоздик в Ратушу и подарили новому мэру столицы.

–– Мэтр Фуллон мертв?!

–– Да. Так же, как и Эмманюэль.

–– Но разве не Фуллона король назначил новым контролем финансов вместо Неккера? Получается, убит первый министр?

–– Получается, что убит. И это еще мягкое слово для обозначения того, что с ним сделали. Бедный старик! Ему семьдесят пять лет, а они издевались над ним: обтирали лицо крапивой, когда он изнемогал от жары, совали в рот пучки соломы, а когда он просил пить – подавали стакан с перцовым уксусом… Вы представляете теперь, Сюзанна, какие дьявольские силы пришли в движение? Мы на пороге бездны.

Меня тошнило от каждого слова, которое он произносил, – настолько ярко я представляла все эти кровавые картины. Фуллон, оказывается, убит, как и его зять Бертье, – единственные чиновники, реально воюющие с дефицитом продовольствия. Какие-то злые силы искусно распространили слух о том, что Фуллон якобы советовал голодающим есть вместо хлеба солому (байка, подобная той, которую уже давно распространяли о Марии Антуанетте: дескать, она говорила «ешьте пирожные, если у вас нет хлеба»), и плебс, свезенный в Париж со всех уголков Франции, жадный до крови и грабежей, охотно подхватил эту басню. Потому несчастному старику, всю жизнь служившему государству, и совали в рот солому… У Фуллона вырвали сердце, его зятя расчленили…

–– Расчленили! – я повторила это слово, немыслимое в нашем веке. Мучительные спазмы сжали желудок, тошнота стала невыносимой, и меня в конце концов вырвало прямо на ковер. Я сползла с кресла, в котором сидела, захлебываясь рвотой; все мое тело сотрясала дрожь ужаса.

–– Маргарита! Дениза! Все сюда! – слышала я повелительный голос отца. – Помогите своей госпоже, ей дурно!

Они долго хлопотали надо мной, отпаивали водой, помогали сменить одежду. Я сидела, как кукла, с трудом веря, что все услышанное – правда, что мертвое тело моего мужа в гостиной – реальность, с которой мне придется смириться, и что я сама оказалась столь слабой перед лицом подобных испытаний.