— Што вы барыня… какой он… весь чумазый да грязный… уж куда ему, — любовно говорила Наталья… — Ну чево ты глаза-то опустил… Э-эх глупый…

— Как тебя зовут? — спросила мальчика барыня…

Кузя ни слова.

— Ну как тебя зовут, отвечай… хочешь пряника?.. На…

Кузя протянул руку, взял пряник, засунул в рот и стал есть…

— Кузьмой, матушка, Кузьмой звать… — сказала Наталья…

— Ну умой его, одень да приведи ко мне его… Я его возьму к себе во двор… Казачком будет…

И затем генеральша Пестрикова пошла далее…

Таким образом решилась участь моего героя. Он поступал в казачки. Через часа два после описанной сцены Кузя заплаканный, но вымытый и одетый, стоял в барской гостиной…

К вечеру он уж был одет в казакин, с красными вышивками на груди, острижен, причесан и зачислен в штат дворовых. Обязанность его состояла в том, что он должен был безотлучно состоять при барыне…

В людской в первый вечер много смеялись над Кузиной фигурой. Действительно неловкий, в широком казакине, он был похож на обезьяну…

Сам мальчик был как во сне… И только когда лег спать, он не выдержал и, крепко расплакавшись, закричал: «к мамке хочу!..»

Недели через две Кузя был отличный барский паж. С утра он находился при барыне. За завтраком стоял сзади ее стула и обязан был подавать ей тарелку… За обедом он делал тоже самое… Ноги Кузьмы развивались очень хорошо, потому что беготни было много. То платок принеси, то стакан подай, то Григория пошли, то за Палашкой сбегай и т… п…

Дворня вся полюбила нового сослуживца за его ласковость да прямоту… Мальчик никогда ничего не пересказывал генеральше, хотя та и спрашивала его нередко… «А что, Кузя, не видал ты… Паську целует Ванька» или «а что Кузя не видал ты Макрида таскает сахар» или «а что Кузя, что про меня говорят»… На все это хороший мой маленький герой всегда говорил, что не знает, что не видал.

Скучновато однако было Кузе на новой службе… Иной раз ему страх бы хотелось выбежать на улицу да поиграть с ребятками в козны и бабки, но он принужден был стоять за стулом и только из отворенного окна украдкой взглядывать на вольную, беззаботную жизнь… Иногда он не выдерживал и скрывался из дому барского, если ему уж больно хотелось, и стремглав летел на деревенскую улицу, но за подобные поступки не раз бывал дираем за уши и даже раз сечен… Через год Кузя впрочем удирал ловче и уж умел отвертываться от барской расправы…

Прошло еще два года… И в барскую усадьбу явилось новое лицо — учитель для генеральского сына… Учитель этот был человек молодой, хороший и упросил генеральшу пускать своего пажа часа на два в день учиться. Генеральша сперва закобянилась, однако согласилась. Таким образом Кузя попал в хорошие руки…

Скоро Кузя крепко привязался к учителю… Да и нельзя было к нему не привязаться. Вся дворня любила его. Потому такой был он тихий да обходительный… Никто, окромя ласки, от него ничего не видал… Никто, кроме заступы, от него ничего не имел… Часто дворовые спины были спасаемы, единственно благодаря стараниям учителя. Барыня гневаться станет на Фильку за то, что Филька собачку Жизельку плохо накормил и пошлет Фильку «наказать», а учитель пойдет да станет просить за Фильку и Фильку не накажут… И умел этот учитель говорить с барыней… Никогда ее не разозлит, будто даже и соглашается, что Филька, плохо накормивший Жизельку, — действительно разбойник, каторги заслуживающий, — а смотришь в конце концов Фильке и ничего нет…

Или опять. Захотят Макриде косу выстричь, за то что Макрида подозреваема в похищении леденчика из барской спальни. Прежде быть Макриде без косы, а теперь, опять благодаря учителю, дело обойдется одною бранью… Представит учитель генеральше на вид то, что ей сердиться нельзя, и что от этого у нее удар быть может, (она была полнокровна и страх смерти боялась!) даст ей отвести сердце… Тем дело и кончится…

Словом не даром же дворовые звали учителя — спасителем, и удивлялись, как он этакую старуху укрощать умел…

А дело было просто. Учитель знал этот старчий страх смерти и пугал ее… А ему верили, тем более, что он знал кое что в медицине и удачно полечивал крестьян…

А учил он как… Только и надо быть такому болвану, как Петруша, (сын генеральский) чтобы понимать мало… За то Кузя успевал быстро… А легко учиться ему как было! Потому не было тут томительных зубрений, не было ничего противного детскому пониманию… Просто так, точно сказку какую рассказывает, — объяснял учитель всякую всячину и все так и льнуло в светлую Кузину голову… все так и зарубалось в памяти… И, как я сказал, шибко привязался Кузя к учителю…

В два года Кузьма выучился читать, писать и знал кое что из арифметики. И генеральский сын был приготовлен для поступления в казенное заведение. Обязанность учителя кончилась и он уехал из «Погановки».

Кузьме было уже шестнадцать лет и он был уже произведен в помощники старшего лакея. Он крепко сожалел об отъезде учителя… Жить ему стало скучней… Да и всем пошло хуже… Барыня снова зачудила…

Прошел год. Кузьма еще не попадался; вел себя очень осторожно, но к началу следующего года судьба его решилась. Он был сдан в рекруты.

И именно вот за что:

Приехал к «Погановку» барынин племянник, молодой и развеселый офицер, к которому и был назначен Кузьма камердинером. Офицеру понравилась горничная — кучерова невеста. И велел офицер Кузьме обработать это дело. Кузьма не согласился. Молодой барин вспылил и обругал; Кузьма что то ответил. Молодой барин нашел, что грубо; старая барыня нашла, что очень грубо и Кузьма был сдан в рекруты, откуда и попал в матросы, в один из флотских экипажей балтийского флота.

Молодой новичок скоро и на новом месте стал любимцем ребят-матрос… Такой он был смирный да работящий… Такой честный да непьющий…. словом «паря золото»… И все любили его…

Года через два, Кузьма был уже изрядный марсовой и к тому-ж мастер был столярной работой заниматься… На досугах выучился он этому делу и таким образом зарабатывал себе лишнюю копейку… Знал его весь экипаж… Бывало весной идет он по казарменному двору, так не было матроски, которая бы его ласково не встретила, потому что детей Кузьма любил, и не было ни одного матросского ребенка, которому бы он не сделал либо чижа, либо волчка залихватского…

И опять же… Доброту его знали все. Кому бывало придется плохо… пропьет ли кто какую казенную вещь — сейчас шли к Кузьме. И выручал он, если мог…

Так-то жил Кузьма Ворошилов, как случилось следующее обстоятельство.

Встретил его как-то раз Иван Алексеич Абрамов (старший писарь экипажной канцелярии) и сказал ему:

— Зайди, пожалуете Ворошилов ко мне на квартиру… Надо бы стульчика два починить… Зайди да возьми… Жена тебе отдаст…

— Ладно, Иван Алексеич, — сказал Кузьма, — зайду…

И пошел на писарскую квартиру в Галкину улицу.

Вошел он в прихожую… Из другой комнаты услыхал он голос: «кто там»?

— Я-с, Ворошилов… Прислан Иван Алексеичем за стульями…

— Входите, — ответил голос…

Кузьма вошел и сконфузился… То есть так сконфузился, что даже и не поклонился сидевшей у окна за шитьем рубахи молодой женщине…

Действительно, очень хороша была эта женщина… А главное, удивительно симпатична. На вид ей было лет под тридцать. Белое, нежное лицо было довольно правильно… Но не в лице дело, а в глазах!.. А у нее были такие большие темные глаза, да выразительные… Да такие ласковые, да такие добрые глаза, что, казалось, одобряли неловкость растерявшегося Кузьмы. Черные волосы были гладко зачесаны… Одета она была чисто… словом с виду вовсе не походила на Кронштадтскую писаршу, что шуршит шелковым платьем, бьет в глаза звенящими серьгами, валяет из себя на бульваре аристократку и говорит с франтами писарями: вуй и нон…

— Я за стульями-с… — неловко промычал Кузьма и снова почему-то вспыхнул…

— Сейчас дам… Да вы присядьте пока… отдохните, — отвечала Настасья Васильевна (так звали писаршу) и взглянула на молодого матроса.